Шрифт:
– Видишь ли, дело в том, что я пишу… ну, в общем, не для всех.
– Ну, и я рисую не для всех! – удивился художник.
С тех пор в доме Саши висят на стенах картины художника, а в доме художника лежат открытыми книги Саши.
И вот Саша приезжает в Питер и звонит в нашу дверь.
– Ну, – говорит он с порога. – Давай говорить о главном.
– Давай.
– Начинай.
И мы молчим.
– Ты какое вино будешь? – вовремя возникает художник.
И тут Саша вспоминает, как они пили с друзьями вино на берегу океана, закусывали сыром и как им было всем хорошо – с вином, сыром и океаном…
– Ну, с сыром и вином везде будет хорошо, – замечает художник.
– Кстати, о сыре… – Я подхватываю на лету тему сыра.
Всякий раз, когда я нарезаю сыр или лимон, незримо является Аля (и ей это идет – являться именно незримо) и говорит свою коронную фразу: «Какие могут быть проблемы в жизни, если есть сыр и лимон?»
Али давно уже нет в моем жизненном пространстве, а вот фраза о спасительных лимонах и сыре осталась – без всякого разрешения на то. А еще фраза о прошлогодних дураках-пассеистах.
Значит, мы пьем с Сашей вино вприкуску с сыром и прочей снедью и говорим тоже о прочем – тянем, притворяемся, Саша ждет, что я задам вопрос, и я понимаю, что он неизбежен, но я не знаю, как его задать и нужно ли – догадываюсь, что нужно, а может, и не нужно, и мы тянем-потянем, вытянуть не можем, а чего тянуть-то? – и я говорю:
– Ну, а Ольга?..
– Я даже не хочу об этом говорить! – отрезает Саша.
И говорит только об этом. Весь вечер. Ощущение, что я это уже читала. Что-то из классики, где автор все-все знал – и про Сашу, и про Ольгу, и даже про Сашину тещу.
– А кто он? Этот голландец?
И Саша вдруг веселится.
– Представляешь, Ольга – библиотекарь, теща – библиотекарь и бойфренд этот чертов – тоже библиотекарь! Это просто какой-то заговор библиотекарей.
– Против писателя!
И освежившись смехом, мы идем вон из дома, душа летит, как бабочка из кокона, – туда, где белая ночь, где, как в детстве, душа неслась вскачь…
И тут последует рассказ Саши о том, как в прошлый приезд он бродил по Михайловскому саду, разглядывая людей и надеясь увидеть знакомое лицо, юное и прекрасное, и тут к нему подходит какой-то пожилой инвалид и говорит:
– Саша, это ты?..
Мы смеемся и заходим в маленькое кафе, рассаживаемся на веранде и чувствуем, что пора. Пора поговорить о главном.
– Ну, как ты там?
– Как, как… что ты хочешь услышать?
– Главное. У тебя там есть чувство дома?
– У меня там есть чувство квартиры.
– А язык знаешь? Чувство языка есть?
– Есть чувство алфавита.
И тут подходит официант, и мы заказываем кофе с молоком и… песочное кольцо.
А собственно, Саша и приехал в Питер, чтобы именно съесть песочное кольцо.
О, песочное кольцо!..
– Я даже не знаю, о чем с тобой говорить, если ты не помнишь вкус песочного кольца!
И тут идут подробности, прекрасные подробности: сверху, значит, орешки, тесто было твердое, но рассыпчатое, с привкусом соды, это важно, и, вступая во рту в сложные отношения с молоком, создавало тот самый, о, тот самый неповторимый вкус!.. И к этому надо добавить запах институтского буфета, салфетки из нарезанной бумаги, чтобы представить – какое при этом было чувство.
То есть Саша, вопреки и несмотря на, решил вступить в реку дважды.
И вот наступает этот торжественный момент.
Саша и художник, священнодействуя, откусывают песочное колечко, жуют, запивают холодным молоком – и смотрят друг на друга (я присутствую зрителем на этой трагедии).
– Нет, – говорит Саша, горько качая головой. – Это совсем не то песочное кольцо.
Милый Саша! Конечно, не то: то ты съел, Саша, тридцать лет назад. Вынь ноги из реки, застудишь.
– Черт, – с досадой скажет Саша. – Ни одного знакомого лица! Не питерские какие-то лица… А где питерцы-то?
– Там же, где и ты, надо думать.
А в конце мы поссоримся, причем, как раньше, из-за какой-то книги, и тут же наметится разлад между Сашей и его образом (образ перейдет на другую улицу), и не хватит каких-то слов, а какие-то явно будут лишними, и мечты столкнутся с действительностью – здесь же, прямо в Михайловском саду, и потерпят, как водится, поражение…
И Саша уедет – туда, где чувство квартиры, и я опять буду мучиться, что встреча прошла, как всегда, под знаком «не то, не так и не о том», и наступит зима, как конец жизни, а потом станут приходить письма, редкие и длинные, и образ Саши вновь изменит облик, совпадет с моими представлениями о нем, и опять по зову весны проклюнется что-то живое и захочется вернуться назад, где все было неправильно, и поступить правильно… Ведь сказано же: «Прошлое – это родина души человека».