Мама всегда, во всех спорных ситуациях и юношеских передрягах судила меня по справедливости. А бабушка и дед, наоборот, принимали мою сторону. Они прекрасно понимали, что к близким приходят прежде всего за сочувствием, сопереживанием и участием и уж потом, через некоторое время, когда всплеск эмоций сменится здравым смыслом, за советом.

Дед многое определил в моих вкусах и пристрастиях.

Я уже упоминала вначале о том, что мое взросление пришлось на период, известный как «оттепель». И все же повторюсь: все мы взахлеб читали Солженицына, Дудинцева, увлекались поэзией самых популярных в то время – Евгения Евтушенко, Роберта Рождественского и Андрея Вознесенского. Некоторые из их стихов, буквально «взорвавших» мозг, помню до сих пор, а это – «Бабий яр», «Наследники Сталина»…

Однажды, вернувшись с поэтического вечера Евгения Евтушенко, куда я с большим трудом попала с помощью своего ухажера, начала дома хвалить поэта, цитируя понравившиеся лирические строки. На что дедушка, не возражая, заметил: «Лучше Пушкина о любви не писал никто» – и процитировал:

Это заставило меня по-новому взглянуть на обязательные произведения школьной программы. И с тех пор «Евгений Онегин» наравне с «Горе от ума» – мои любимые книги, где всегда можно найти ответы на возникающие вопросы и отдельные места, созвучные твоему настроению.

В начале 1960-х годов все были увлечены Хемингуэем. У меня, как и во многих домах, красовался его знаменитый портрет в свитере грубой вязки. А 2-томник, вышедший в 1959 году, стал одним из первых в моей собственной библиотеке. На все мои восторги по поводу Хемингуэя дед как-то спокойно заметил: «Я встречался с ним в Испании и не в восторге от него. Советую тебе впредь научиться отделять творчество отдельных личностей от их человеческих качеств…»

Значительно позже, уже в наши дни, в иностранной книге я нашла упоминание о том, что, находясь в Испании, Эрнест Хемингуэй посещал один из лагерей, где проходила подготовка бойцов – республиканцев, которой руководил Леонид. Позже увиденное там послужило основой для написания знаменитого романа «По ком звонит колокол».

Помню, ознакомившись с воспоминаниями Авдотьи Панаевой о Некрасове и современниках, я была буквально шокирована «неприглядной правдой» о жизни наших классиков. На что дед спокойно отреагировал на мои эмоциональные всплески и посоветовал с большой осторожностью относиться ко всем личным воспоминаниям, объяснив, что они часто субъективны, а порой являются и сведением личных счетов.

Дружеские отношения сложились у деда с отчимом. Тот работал на московском радио и владел значительно большей информацией о том, что происходит в мире, да и у нас в стране. Их традиционные чаепития на кухне были особенно интересны, на них позволялось присутствовать. И я сидела, широко раскрыв рот и внимая разговорам и дискуссиям взрослых, серьезных мужчин.

Выйдя из тюрьмы и выполнив необходимые формальности, дед озаботился своей пенсией. Поначалу она была минимальной – 12 рублей в месяц (средняя зарплата составляла тогда примерно 120 рублей). Маме подсказали, как обеспечить ему достойное материальное содержание. Для получения нормальной пенсии дед должен был где-то проработать не меньше трех месяцев. Легко сказать, «проработать», а кто возьмет 64-летнего больного человека, бывшего политзаключенного, еще не реабилитированного.

В одном неплохом телефильме о деде историк спецслужб и мой бывший коллега восторгался тем, что органы не бросили Эйтингона в трудные минуты – помогли организовать операцию в тюрьме и устроили на работу. Так вот, я как живой свидетель утверждаю: сказанного в телефильме не было. Да, безусловно, была негласная поддержка и помощь со стороны некоторых высокопоставленных чекистов. За что им отдельное спасибо, но, увы, не самой организации.

Относительно операции я уже разъяснила. Теперь насчет его работы в издательстве. Мама на тот момент работала директором курсов переводчиков ООН и имела немалый вес и связи в этой среде. Угадайте, куда взяли на работу деда? Разумеется, в издательство «Международные отношения». При этом я не отрицаю помощи отдельных вышестоящих товарищей. Не хочу сказать, что дед не заслуживал этой работы, отнюдь. Но многие жившие в то время прекрасно помнят, что работу с дополнительным заработком можно было получить чаще всего по знакомству. Вместо трех месяцев дед проработал там редактором более двух лет, занимался переводами с французского и испанского, заслужил вполне достойную пенсию и получал отдельные гонорары за переводы.

Недавно в нескольких книгах, изданных за рубежом и написанных и бывшими коллегами дедушки, и перебежчиками, я с большим удивлением прочла, что он был «бабником», а на старости лет стал еще и циником. Возражаю по пунктам.

Как говаривала Эмма Карловна Судоплатова, ссылаясь при этом на мнение Берии: «Пусть Эйтингон разберется со своими женщинами…» Он и разобрался – в загранкомандировках были «временные», «полевые жены»: в Испании – Александра Кочергина, а во второй командировке в Турцию – Муза Малиновская. А возвращался он всегда домой, к своей единственной и любимой Оленьке.

Не всем же так везло, как другому моему знаменитому деду – Зарубину Василию Михайловичу, который со своей второй женой Елизаветой Юльевной составил гармоничную пару разведчиков-нелегалов. Правда, при этом их сын Петр, родившийся в 1932 году, провел часть детства в интернате в Швейцарии.

Я прекрасно помню, как полковник Зоя Ивановна Рыбкина (позднее стала писательницей и публиковалась под фамилией Воскресенская), которая работала с Эйтингоном, заметила: «Мы все были влюблены в Леонида…»