Сегодня с меня спали последние оковы личного. Ушло горестное ощущение, что я стою нагая над одетой и весёлой землёй, что всё порвано между мною и ею, нарядно цветущей. Напротив, теперь я одета в Свет, сияющий Свет доброты. Вся земля лежит в храме моего сердца, и больше нет для меня ни иллюзии смерти, ни разъединения с землёй. Во мне родилась и утвердилась примирённость. Земля, я и тот мир, куда уйдёт мой дух, покинув дорогую, многострадальную землю, – всё это едино. Радость жить, бесстрашие жить, бесстрашие умереть – всё слилось для меня в одно священное понятие: трудиться для блага людей.

Эта поднял головку, слегка вскрикнул и побежал по тёмной дорожке. Я догадался, что мой чуткий друг издали почувствовал приближение Иллофиллиона.

– Спокойной ночи, Лёвушка. Я пойду к себе. Запишу кое-что из впечатлений дня.

Наталия Владимировна простилась со мною, оставив меня под глубоким впечатлением от её слов. Слова эти проникли мне в сердце. Не раз в моём сердце вспыхивала тайная горечь от разлуки с моим братом-отцом. Как ни был я окружён величайшей любовью, как ни ценил и благоговел перед моими дивными и великими покровителями, всё равно из моего сердца иногда доносился стон. Хотелось почувствовать ни с чем не сравнимое нежное объятие брата Николая. Плоть от плоти моей и кровь от крови моей. Я хотел было пойти навстречу Иллофиллиону, но решил подождать его на крылечке. Быть может, и Иллофиллион был погружён в великие мысли и нуждался в минуте отдыха и одиночества.

Я не успел додумать своих мыслей до конца, как послышался разговор, и вскоре на полянке перед домом резко выделились две белые фигуры, рядом с которыми чинно шагал Эта. Я никогда не удивлялся, если видел Иллофиллиона в обществе неожиданных людей. Я уже привык видеть рядом с ним самые необычайные фигуры. Но на этот раз я удивился, так как Иллофиллион шёл рядом с седовласым Радандой, оживлённо рассказывавшим ему о новых изобретениях, достигнутых в производстве стекла. Когда же спал Раданда? Я слышал, что настоятель вставал раньше всех, что целый день он был занят самыми разнообразными делами. Когда же он отдыхал?

– Что, Лёвушка, усталое тело отдыха просит? – Раданда положил мне руку на плечо и быстро, совсем не по-стариковски, опустился рядом со мной на ступеньку. – Ты замечай, дитя, всё. Тебе неспроста дан путь писателя. Пиши о человеке «просто», как я тебе с первого взгляда сказал. Путь писателя бывает разным. Один много вещей напишет, будто бы и нужны они его современности. Ан, глядишь, прошла четверть века, и забыли люди этого писателя, хотя награждали его и жил он на земле в знатности. Другой мало или даже только одну вещь напишет, а его творение будет жить века, и даже в поговорки войдет. В чём же здесь дело? В самом простом. Один писал – и сам оценивал свои сочинения, думая, как угодить современникам и получить побольше благ. Он временного искал – временное ему и ответило. Другой в себе осознал единственную силу: огонь Вечного. Он и в других его старался подметить. Старался видеть, как и где человек грешил против законов этого Вечного и страдал от разрушения гармонии в себе. Замечал, как иной человек был счастлив, сливаясь с Вечным, и украшал жизнь окружающим. И такой писатель будет не только отражать порывы радости и бездны скорби людей в своих произведениях. Он будет стараться научиться так переживать их жизнь, как будто сам оказался в обстоятельствах того или иного человека. Но мало стать в обстоятельства того или иного человека, надо ещё найти оправдание каждому в своей доброте, и только тогда поймёт писатель, что значит описать жизнь человеческую «просто».

Голос Раданды звучал сейчас совсем по-иному. Бог мой, в скольких аспектах я увидел этого человека за самое короткое время! И я ясно почувствовал, что совершенно не знаю, кто такой в действительности Раданда. Не отдавая себе отчёта, можно ли так запросто говорить с ним, я по-мальчишески прямо заявил:

– Представляю себе, в каком жалком положении, гораздо более жалком, чем когда меня трепал Эта, оказался бы я, если бы кто-либо приказал мне описать вашу Общину и, главное, вас.

Раданда улыбнулся, положил мне свою крохотную ручку на голову и близко заглянул мне в глаза.

– Велик и далёк твой путь, дитя моё. Сейчас ты ещё дитя, и то уже многое можешь. Но будет время, и не обо мне, а о многом большом напишешь. Теперь же иди спать. Завтра я сам пойду с тобою по колонии Дартана. Там многому научишься и многое-многое из векового страдания людей прочтёшь. Не жди Иллофиллиона, ложись спать. Мы с ним обойдём ещё кое-кого, кто в эту ночь нуждается в утешении.

Раданда перекрестил меня. Мне стало необычно легко и радостно. Я, точно в сказке, всё забыл и, взяв Эту на руки, пошёл к себе. Как я был благодарен Раданде! И с другой стороны, как я понимал свою детскость! Ещё и ещё раз я увидел, как устойчива должна быть гармония в человеке, чтобы он мог чего-либо достичь в жизни и реальных делах, и какое мужество должна нести в себе духовная сила мужчины.

Уложив спать Эту, я благословил всё живое во Вселенной, благословил милосердие моих наставников и лёг на свою полотняную постель, впервые ясно сознавая, что стою на рубеже, ведущем от детства и юности к зрелой молодости.

Ночь минула быстро. Я проснулся от гудения колокола и толчков Эты. На этот раз я уже ясно и твёрдо осознавал, где я нахожусь и кто и что меня окружает. Первым, что бросилось мне в глаза, была записка Иллофиллиона, лежавшая на стуле рядом со мной.

«Как только встанешь и приведёшь себя в порядок, приходи в покои Раданды возле трапезной. Эту оставь у Мулги. Раньше чем уйдёшь из дома, зайди к Андреевой и передай ей, что я поручаю ей на сегодняшний день Бронского, Игоро и Герду. Пусть до самого ужина проведёт с ними день и распределит в нём занятия всем, как сама найдёт нужным».

Записка Иллофиллиона окрылила меня. Быстро справившись с делами, я полетел в покои Раданды. По дороге я несколько раз возвращался мыслью к Наталии Владимировне и не мог разгадать, почему, когда я передавал ей поручение Иллофиллиона, она пристально вгляделась в меня и сказала: «Счастливец, Лёвушка!» Мысли мои перескочили с неё на её близкого и неразлучного друга в Общине Али – Ольденкотта. Только сейчас я сообразил, что я его нигде не видел с самого въезда в Общину Раданды, что он не жил в нашем доме, не бывал с нами в трапезной и что я о нём ничего не слышал все эти дни. Я решил немедленно же спросить у Иллофиллиона об этом милом и чудесном добряке, но, пока шёл, поостыл в своём решении, вспомнив, что любопытство во мне не может порадовать Иллофиллиона. Должно быть, для Ольденкотта, как и для Зейхеда, которого я тоже не видел в Общине, предназначался особый путь уединения. Весь под впечатлением этих мыслей, я сдал Мулге Эту, что было принято обоими новыми друзьями более чем благосклонно, и постучался в дверь Раданды. Он сам открыл мне и, лукаво оглядывая меня с ног до головы, сказал: