Самый свежий пример – Указ Президента Российской Федерации от 31 октября 2016 г. «О приостановлении действия Соглашения между Правительством Российской Федерации и Правительством Соединенных Штатов Америки об утилизации плутония, заявленного как плутоний, не являющийся более необходимым для целей обороны».

В чем причина такого положения вещей?

Во-первых, с исчезновением биполярного мира исчез и тот стратегический паритет между Востоком и Западом, США и СССР, который, как было сказано выше, стал важнейшей причиной исторического прорыва в сфере контроля над вооружениями. После исчезновения Советского Союза с политической карты мира и вывода российских войск с территории Германии и Прибалтики перестала существовать военная угроза Западной Европе и Соединенным Штатам с Востока. Ни по своим количественным, ни по качественным параметрам обычные российские вооруженные силы не могли идти в сравнение с Советской Армией; да и эти войска переместились на несколько сот километров на восток – с Эльбы на Днепр. Хотя Российская Федерация и заняла место СССР в качестве великой державы – постоянного члена Совета Безопасности ООН, это «новое независимое государство» было в начале 1990-х годов крайне слабым и зависимым от поддержки со стороны Запада: поддержки финансовой, продовольственной, политической и даже просто эмоциональной. В этих условиях, разумеется, не мог не измениться и общий политический контекст диалога между Москвой и Вашингтоном по стратегической проблематике. Слабость постбиполярной России воспринималась Западом как естественное следствие его победы в холодной войне, и попытки РФ укрепить свои позиции в мире (в том числе и военные) в последние годы воспринимаются западными элитами как недопустимый реваншизм, которому следует дать решительный отпор [Вебер, Крикович, 2016].

Во-вторых, постбиполярный мир стал не однополярным, а полицентричным. В последние годы окреп потенциал новых центров силы, и прежде всего Китая. В настоящее время арсенал китайских МБР, способных достичь территории континентальных Соединенных Штатов, насчитывает от 75 до 100 единиц, включая жидкотопливные DF-5 и DF-5 B (последняя – с разделяющейся головной частью индивидуального наведения (РГЧ ИН)), и твердотопливные DF-31 и DF-31 A с мобильным стартом. В КНР ведутся научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы (НИОКР) по созданию твордотопливной ракеты DF-41 с мобильным стартом с РГЧ ИН. Кроме того, на вооружении ВМС КНР находятся четыре атомные подводные лодки с баллистическими ракетами (ПЛАРБ) «Джиуланг» (модель 094), оснащенные БРПЛ JL-2 с дальностью 7200 км. Иными словами, китайские атомные субмарины нового поколения будут способны нанести удар по Соединенным Штатам, находясь вблизи китайских берегов, под защитой ВМФ и ВВС КНР. Тем самым Китай демонстрирует свою способность к ядерному сдерживанию США [Military and security.., 2016, p. 26–27]. Эти ракетно-ядерные успехи Китая, безусловно, заставят и Индию продолжить свою программу создания стратегических ядерных вооружений.

В-третьих, в условиях радикального сокращения стратегических наступательных вооружений (СНВ) (см. выше) и столь же быстрого количественного роста и качественного совершенствования высокоточного обычного оружия (ВТО), в том числе и большой дальности, стратегическое равновесие между Москвой и Вашингтоном, как оно сложилось еще в годы холодной войны, неизбежно должно было подвергнуться эрозии. В частности, особое беспокойство в Москве вызывают такие американские программы, как система ударных космических вооружений Prompt Global Strike, стратегическая ПРО типа GBI, противоракетная система для перехвата ракет средней дальности типа SM-3. Как полагает крупнейший российский эксперт в сфере контроля над вооружениями академик А.Г. Арбатов, «даже если бы с улучшением политического климата две державы нашли способ адаптировать концепцию стабильности к более широкому развертыванию систем ПРО и регламентировать высокоточные наступательные средства путем договорных ограничений и мер доверия – дело серьезно осложнялось бы распространением таких технологий среди третьих стран… Поэтому перспектива ограничения таких систем на двусторонней российско-американской основе, видимо, встретит серьезные возражения в обеих странах» [Арбатов, 2016, c. 31–32].

Справедливости ради следует сказать, что не все согласны с тем, будто процесс контроля над вооружениями находится в глубоком кризисе. Так, по мнению известного специалиста по проблемам разоружения В. Дворкина, никакого кризиса на самом деле нет, а есть всего лишь «ссора в песочнице из-за взаимных обид лидеров двух ядерных сверхдержав, оказавшихся не на должном уровне ответственности за глобальную и региональную стратегическую стабильность» (sic), и необходимо волевым усилием «приступить к переговорам и заключить крайне выгодный для России новый Договор по СНВ, на согласительной комиссии разрешить все противоречия по Договору о ликвидации ракет средней и малой дальности, не останавливать действие Соглашения по утилизации оружейного плутония, возобновить совместные исследования ученых-ядерщиков» [Дворкин, 2017].

Допустим, что это так и удастся осуществить все то, о чем мечтает В. Дворкин: подписать новый Договор по СНВ о сокращении развернутых ядерных боезарядов до 1000 единиц у каждой из сторон, возобновить действие Соглашения по утилизации оружейного плутония, разрешить все противоречия по РСМД. Неизбежно, однако, встанет вопрос: а как быть с ДВЗЯИ? С ДОВСЕ? С Договором по ПРО? Это что – тоже «ссора в песочнице»? А главное – что дальше? Следует ли РФ и США и дальше сокращать свои стратегические вооружения и до какого уровня? До уровня Китая? Или, может быть, до уровня Индии?

После окончания холодной войны мир не стал бесконфликтным: идет по нарастающей гонка вооружений, и в этих условиях концепцию контроля над вооружениями рано сдавать в архив. Не следует забывать и о вышеупомянутой тесной связи между разоружением и нераспространением.

Так, проблемы контроля над вооружениями на рубеже ХХ–XXI вв. привели к серьезному кризису нераспространения: его выражением стали ядерные испытания Индии и Пакистана в 1998 г. и ядерные взрывы в КНДР начиная с 2006 г. С этой точки зрения полная имплементация политической рамочной договоренности по окончательному урегулированию ситуации вокруг иранской ядерной программы, соглашение о которой было достигнуто 2 апреля 2015 г. между представителями Исламской Республики Иран и представителями Великобритании, Германии, Китая, России, США и Франции в составе «группы шести», будет зависеть не только от ситуации в ближневосточном регионе, но и от того, насколько успешно будет развиваться процесс ограничения и сокращения вооружений.

Очевидно, что в начале XXI в. история контроля над стратегическими ядерными вооружениями в том виде, в каком этот контроль существовал на протяжении последних 40 лет, подошла к концу. Не будет преувеличением сказать, что контроль над вооружениями стал заложником собственного успеха – сколь бы ни были обширны накопленные в годы холодной войны стратегические ядерные арсеналы США и СССР, их нельзя сокращать бесконечно. Стратегические ядерные арсеналы США и РФ приблизились к такому рубежу, когда контроль над стратегическими ядерными вооружениями перестает быть исключительно делом двух сверхдержав; насущной необходимостью становится «подключение» других объявленных (и, возможно, необъявленных) ядерных государств.

Постепенно размывается та некогда незыблемая грань, которая ранее отделяла стратегические ядерные вооружения от нестратегических ядерных вооружений и неядерных стратегических. Будущие разоруженческие договоренности будут включать в той или иной форме как стратегические, так и нестратегические ядерные боеголовки, а также неядерные системы, способные выполнять стратегические задачи.

В любом случае, однако, особая ответственность и впредь будет лежать на двух ядерных сверхдержавах – России и США. Постоянный институционализированный диалог по системам вооружений, составлявшим основу военно-стратегического потенциала «супердержав», способствовал повышению доверия между Москвой и Вашингтоном, вносил предсказуемость и стабильность в двусторонние отношения. Видимо, этот климат доверия, который постепенно возник между непримиримыми идеологическими противниками, и является самым ценным элементом того опыта, который был накоплен за всю историю диалога между Россией и США по стратегическим вооружениям.