(замешательство, смех).

ЖИТОЙ:

САМОЙЛОВ и ЖИТОЙ (хором):

(общий смех).

ПЁТР (с поганой ухмылкой):

ВСЕ (хором, с ликованьем):

Как-то вечером Василий со стаканом пива в руке говорил:

— В Пушкине, сколько раз приезжал, каждый раз в пивбаре раки бывали.

— Почём? — спросил Пётр.

— По одиннадцать копеек штучка.

— Крупные?

— Да нет, мелкие вообще-то… Не в этом дело, ты когда-нибудь видел, чтобы в пивбаре раков давали?

— Видел, — из гонора ответил Пётр.

— А где это — Пушкин? — спросил Фёдор, сворачивая ног тем пробку.

— Как где? Ты что, не был? Под Ленинградом, на электричке двадцать минут.

— Так чего, поехали? — осведомился Фёдор в сторону Максима, развалившегося на кресле, как Меньшиков на картине Сурикова. Максим безмолвствовал.

— Когда, сейчас что-ли? — спросил Пётр.

— А когда?

— Надо ж с утра, в выходной; там в парк сходить можно.

— Поехали в выходной.

— Идите вы в жопу со своим Пушкиным, — прервал разговор Максим, — пацаны, раков они не видели.

Он встал, уже стоя допил пиво, подошёл к раскладушке и, сняв ботинки, лёг. Раздался звук, как если бы, скажем, два отряда гусар скрестили бы шпаги.

— А чего не съездить? — сказал Фёдор.

— Какого ляда туда тащиться… — после долгой паузы, когда никто уж и не ждал ответа, объяснил Максим.

Да, конечно, трудно и представить Максима и Фёдора вне дома или его окрестностей, хотя поди ж ты — были в Японии…

— А чего, поехали в субботу? — не унимался Фёдор.

— Вали хоть в жопу, темноед, — проговорил Максим.

— Почему темноед? — удивился Пётр.

— Потому что ночью встанешь поссать, а он сидит на кухне в темноте голый и жрёт чего-нибудь из кастрюли.

Все засмеялись. Фёдор особенно умилённо.

— С похмелья! С похмелья-то оно конечно! А у Кобота всегда в кастрюле суп есть!

Налили по пиву.

— Пётр, дай-ка бутылочку, — лёжа головой к стене крикнул Максим.

Пётр подал бутылку пива; Максим, как больной, кряхтя повернулся и стал пить.

— Ладно, — сказал он, утирая пену с губ, — сегодня понедельник? В субботу поедем, только теперь уже точно.

— Ну, а я про что говорил? Я же говорил! — развёл руками Фёдор, многообещающе улыбаясь.

На следующий день ученики прямо с работы приехали к Максиму и Фёдору, чтобы всё подробно обговорить, приготовиться, точно всё наметить.

У Петра в эту субботу оказался рабочий день, но он до говорился об отгуле, хотя ему и не полагалось. Пришлось выклянчивать, обещать всякое. Особенно трудно объяснить, зачем понадобился отгул. Не сказать же прямо — договорился в Пушкин поехать — не пустят! В воскресенье, скажут, поезжай. У Василия всё вроде было нормально, хотя сама работа ненадёжная — в любой день могли отправить в командировку — правда, всего на один день.

Сидели часа три и почти не пили — считали, сколько денег надо, да во сколько выехать, что брать с собой. Фёдор неожиданно для всех очень беспокоился, приговаривал: «Пальтишко взять не забыть, ватничек захватить», — хотел, чтобы всё было тщательно распланировано, суетился. Обычно он совершенно ни о чём не заботился — есть ли деньги, заплачено ли за квартиру, есть ли в доме еда — всё ему до лампочки, в чём спал (а спал он обычно одетый), в том и гулял везде. Тут же его будто подменили. Поездка в Пушкин казалась ему совершенно необыкновенным, чудесным делом, которое ни в коем случае нельзя пустить на самотёк. Максим тоже вёл себя необычно — никаких высказываний типа «да ну в жопу», ко всему внимателен, даже разрешил Фёдору взять ватник. Видно было, что они с Фёдором и до прихода учеников долго говорили.

В конце концов решили: вино и продукты купить на следующий день в среду, чтобы уж не дёргаться, деньги на это достанет Пётр — продаст в обеденный перерыв свои книги по искусству, деньги передаст тут же Максиму, который сам вызвался всё купить. На том и разъехались.

Ещё не скучно? С продажей книг не повезло — взяли только половину, денег явно мало. Вдобавок утром Петру позвонил Василий и сказал, что его-таки посылают на буровые, в командировку — сегодня, на день, вернётся в четверг вечером, в крайнем случае в пятницу утром.