Когда-то в детстве Глейна пугали и оборотни, и вампиры, и прочие умертвия. И от первых чудищ он шарахался. Какое же чувство собственной силы было у него после того, как он впервые помог учителю убить что-то хищное, страшное. Глейн смог победить страх физически, после этого он с еще большим азартом приступил к тренировкам. И давно пора было уже перестать бояться, но получалось, что монстры — дело привычки. С вампирами дрался, ходячих мертвецов крошил, а новые чудовища еще вызывали в нем дрожь и мистический ужас.

Лежа на спине, Глейн думал о том, что наверняка никто больше из Охотников не испытывал страха, если только детский перед учителями, именно за то, что «будут ругать». И Глейн не мог отделаться от мысли о собственной ничтожности и о том, сколько еще будет незнакомых, пугающих монстров, и совершенно не чувствовал от этого детского восторга, который был с самого начала.

Кэйсар вошел, прикрыл дверь в пыльный покинутый дом, пустотой своей напоминающий палатку. Даже огня никто не зажигал, но на дворе уже весна, и в доме не стужа, а освежающая прохлада.

Глейн приподнялся. Он всегда старался делать вид, что ему лучше, чем кажется. Он мог жаловаться на холод, на слякоть, и то выражать не словами, а кислой миной, но показывать, что ему было страшно, — все равно, что жаловаться на недержание.

— Знаешь, — негромко начал Кэйсар, и в темноте видно было только его блестящие глаза и бледный мазок лица, — я сегодня понял эту вашу идею ошейников… то есть не вашу, а для нас что они значат. Когда Хегана там избивали, у его вампира чуть шея не переломилась. И сегодня, когда тебя этой скалой накрыло, я не знал, умер ты или нет. А был бы ошейник — я бы все чувствовал. К тому же… когда хозяин умирает, если нового нет, чтобы освободить хотя бы… тот, что в ошейнике, тоже ведь кончается.

— Я все-таки надеюсь, что ты проживешь дольше меня, — пожал плечами Глейн, и Кэйсар подобрался ближе, сел на корточки напротив него, совершенно искренне спросил:

— А зачем?

— Мучается девонька. У нее же пять дней в животе ничего не было, а ты ее пшеном кормить, как птаху, — мягко упрекнул староста.

— Простите, нас убивать учили чаще, чем спасать, — извинился Глейн.

— Дать тебе еще с собой бормотухи? Мне не жалко, у меня много ее.

— Нет, спасибо. Давно пора учиться как-то самому с этим справляться, — улыбнулся Глейн. Ему вспомнился Хеган, часто пьяный до безобразия на собраниях. Но тот глушил не страх, у Хегана больное место — это память.

— Да я-то не в обиде, даже если эта девочка умрет — столько убережется теперь.

Глейн так и не дошел тогда до конца лестницы, но девушки пропадали либо на протяжении веков, либо уходили не только из этой деревни, просто остальные не знали, на каких монстров валить, а у этих курган был под боком.

Кэйсар встретил его в доме ленивым зевком, выглянул на улицу, где уже рассвело, предложил:

— Может быть, задержимся?

— Я не смогу стать учителем, — вместо ответа произнес Глейн. — Но я, кажется, знаю, что буду делать на старости.

— Решил дожить? — улыбнулся Кэйсар, забыв о том, что собирался уговорить Глейна повременить с продолжением путешествия.

— Вдруг получится? — как бы в шутку отозвался Глейн, сел рядом на широкой лавке, заменяющей кровать. — Я бы собирал в одну книгу виды чудовищ и способы борьбы с ними. Слабые места, где встречались… Опасны ли они вообще, или их можно отпустить с миром.

Кэйсар перевернулся на спину и, улыбаясь, но как-то грустно, спросил:

— А я? Что я буду делать? Лежать у камина в твоем замке?

— Нет, ты не понимаешь. Я тогда буду уже старым. Это будет лет через двадцать-тридцать, — возразил Глейн. Он вздрогнул, почти собрался защищаться, когда Кэйсар перехватил его руку, но тот, глядя в глаза Глейна, с той же улыбкой, лишь немного спрыснув ее язвительностью, спросил:

— А как ты считаешь, я с тобой на сколько лет?

— На… — Глейн растерялся. Он не думал об этом. Просто Кэйсар есть, с ним не скучно, а будущее для Глейна отмерено до следующего собрания, на котором ему велят либо выгнать оборотня, либо уходить из Охотников. Он не думал о том, что будет через столько лет, он почему-то представлял, что будет один. Не потому, что выберет карьеру Охотника, а потому, что надоест Кэйсару, и тот сам сбежит. — На сколько?

— Навсегда, — улыбка Кэйсар превратилась в самодовольную. Глейн растерялся. Вспомнилось, и что в Кейсаре собачья кровь, отсюда и такая странная для людей преданность, и то, что оборотню правда по сути идти некуда. Когда они встретились, Кейсар просто бродил, а теперь, кажется, наконец обрел в жизни цель.

В начале апреля в очередном приходе вместе с деньгами Глейну вручили и письмо — на богатой бумаге с красивыми вензелями. Несколько секунд он глупо смотрел на него, не желая касаться, опасаясь чего-то, а потом разобрал в закорючках на конверте имя — письмо от Луца.