— Ты нас всех решила сжечь?! — зло шипит мне в спину знакомый голос тенерожденной.

Она хватает меня за руку, тянет прочь. Еще мгновение или два я вижу в огне хрипящую от смеха фигуру, а потом моргаю — и Ольфа исчезает. В комнате только я, Кэли и танцующее на ковре пламя.

Я хватаю себя за голову, до боли вдавливаю пальцы в виски, надеясь, что боль отрезвит. Ничего не выходит: образ пылающей Ольфы так и стоит передо мной, хохочущей и изрыгающей пар пополам с огнем.

— Лучше бы тебя здесь не было, — сквозь зубы шипит тенерожденная, подхватывает край тканого ковра и бросает его поверх огня. А потом начинает энергично притаптывать ногой, выколачивая дым, гарь и клубы пыли. — Ты нас всех угробишь.

Постепенно комната снова тонет в темноте, и мне требуется время, чтобы привыкнуть различать на ее черном полотне полутона и оттенки серого.

Мне нечего ответить. Каждая частичка разума сейчас сосредоточена лишь на одном: найти какое-то внятное объяснение тому что творится в моей голове? Ведь она права, эта длинноухая убийца: я в самом деле могла бы тут все сжечь.

— Она была здесь, — говорю я, потирая щеки, потому что лицо начинает стремительно неметь, будто на него положили лист тонко раскатанной глины.

— Кто? — огрызается, не поворачиваясь, Кэли.

— Моя нянька. — Для чего я сказала об этом ей? Ведь даже мне видно, что здесь никого нет. Это безумие. Кэли знает, что Ольфа мертва. Раслер сказал, что именно она избавилась от тела. — Та, которую ты нашла мертвой у меня в комнате.

— Что?

Тенерожденная топает ногой последний раз, поворачивается, упирая руки в бедра, и смотрит на меня с нескрываемы отвращением.

— О чем ты говоришь, дурочка?

Я с трудом подавляю импульсивный порыв ее ударить. Нет, выцарапать глаза и бросить в огонь, чтобы посмотреть, как пламя выест зрачки и превратит их в сморщенные комочки обугленной плоти. В памяти всплывает лицо, с которым она выходила из комнаты Раслера: сладкая ухмылка оттраханной кошки. Мне противна сама мысль о том, что после этого его пальцы…

— Я даже не заходила в твою комнату, полоумная, — не дождавшись ответа, говорит Кэли и придвигается ко мне на расстояние шепота. — Ты просто свихнулась после того, как из-за тебя отец свалился с башни. Думаешь, он сиганул в Грид, потому что боялся Раслера?

Она пресекает мои попытки отодвинуться, хватая сразу за обе руки и выворачивая запястья так, что боль простреливает в каждый мой палец. Я снова и снова пытаюсь освободиться, но лишь сильнее вязну в ее хватке. Она будто болотная трясина утаскивает в пустоту.

— Собственный отец боялся тебя, полоумная. Боялся свою маленькую доченьку так сильно, что предпочел свести счеты с жизнью вместо того, чтобы жить рядом с ней. Задумайся, с чего бы так?

— Отпусти меня. — Я с трудом узнаю в противном, скребущем по нервам шипении собственный голос. — Ты не имеешь права прикасаться ко мне.

— Кто тебе сказал такую чушь?

— Раслер, — выплевываю ей в лицо и с наслаждением замечаю, как оно меняется, становясь похожим на плохо слепленную маску.

Мои запястья свободны и я, отступая, потираю следы на коже. Их размер и цвет отчетливо виден даже в полумраке. Завтра отметины пятерней длинноухой увидит даже слепой. Мне почти хочется рассмеяться ей в лицо, сказать, что ни за что не стану ее покрывать, если Раслер спросит, откуда у меня такие «браслеты», но Кэли снова подкрадывается ко мне.

— Ты — сумасшедшая маленькая тварь, королева Мьёль. — Ее холодный голос пронзает насквозь, словно упавшее с высоты ледяное копье. — Ты понятия не имеешь, что ты такое. Я бы с удовольствием показала тебе, но, боюсь, сейчас это его не порадует. Так что сделай вам двоим одолжение — не возвращайся этой ночью. Убирайся, куда глаза глядят. Ручаюсь, Раслер не отправится на твои поиски. Никто не отправится на твои поиски. В глубине души ты ведь хочешь этого? Мечтаешь о свободе, о том, что никто не будет за тобой присматривать. Так вот она — свобода. — Тенерожденная разводит руки, показывая то, что не увидеть и не потрогать. — Думаешь, почему он так легко позволил тебе ехать на чертов праздник одной? Пошевели скудным умишком, дурочка, и сама все поймешь.

Я знаю, что должна что-то ответить, но во рту не остается ни единого слова. Все, что я могу — униженно, словно побитая продажная девка, отступать. Ведь то что говорит длинноухая, так сильно похоже на правду, что мне нечего противопоставить. Ведь в глубине души я и сама так думаю. Мой король получил трон и государство, а я — просто побрякушка, которая узаконила его притязания. Теперь в моем существовании так же мало смысла, как и в ведре, что висит над пустым колодцем.

Путь обратно занимает, кажется, целую вечность. Я так погружена в свои мысли, что не замечаю, как прохожу по качающемуся над пропастью мосту, как возвращаюсь в комнату, где меня ждет взволнованная горничная.

— Но… маска, — несмело напоминает она, заглядывая в мои пустые ладони.

— Ее нет, — отвечаю я, посильнее подтягивая рукава к самым пальцам.

Мне унизительна одна мысль, что кто-то увидит оставленные Кэли синяки. И противно от того, что пройдет немало времени, прежде чем исчезнут эти свидетельства нашей борьбы, в которой я потерпела поражение.

— Я могу сопровождать тебя, госпожа, — предлагает горничная, хоть в ее взгляде ужас от моего возможного согласия.

Демонам во мне хочется поиграть с ней, научить маленькую выскочку никогда не идти на сделки с совестью и не пытаться казаться лучше, чем есть на самом деле. Но я слишком вымучена разговором с длинноухой любовницей моего коронованного мужа, поэтому способна лишь на едкие замечания.