— Я хотел предложить ту же дату, — говорит Артур. — Думаю, это будет славный день, и сами боги благословят наш с Мьёль брак плодородием.

Я до боли растягиваю губы в глупой улыбке, поигрывая длинной нефритовой шпилькой, украшенной хрустальной розой. И нахожу отраду в том, чтобы представлять, как протыкаю ею глаза моих «собеседников». Ненадолго, но это дарит желанное облегчение.

— Мьёль, ты так молчалива, — доносится до меня голос Белой королевы. — Разве жених не заслужил похвалы?

— Я выразила признательность, матушка, — лепечу я, моргая глазами, словно корова. — Боюсь, всех слов мира все равно будет недостаточно, чтобы выразить…

— Она счастлива — это главное, — перебивает меня Артур. Смотрит мне в глаза долго и пристально, облизывая свои обветренные губы. — Это лишь малая часть того, что я хочу — и дам своей будущей жене, и нашим детям.

— Уверена, ты не останешься в убытке, и она сполна вознаградит тебя своей любовью, — хищно улыбается мать и тут же прибавляет, хоть на этот раз слова предназначены мне: — И покорностью в постели.

Они тут же начинают посмеиваться, обмениваться грязными шуточками, а я, бормоча извинения, убегаю. Мне нужен воздух, мне нужен холод и вьюга, чтобы охладить рвущееся пламя злости.

— Где ты?! — кричу я душой, вслед вороньей стае. — Вернись ко мне!

Но проходит еще две недели, а от Логвара по-прежнему никаких вестей. Он стал чаще писать отцу, но у него нет времени чиркнуть мне и пару строк. Мое сердце тревожно ноет, а ночи превращаются в настоящий кошмар, потому что ночью приходит голос и отравляет меня сомнением: брат разлюбил меня, забыл, увлекся одной из обозных девок, которые всюду следуют за армией. Шлюхи значат для него больше, чем наша любовь?

В конце концов, я вовсе перестаю спать.

Я брожу по замку безлунными ночами, пугая слуг и порождая целую вереницу несуразных абсурдных сплетен. Плевать на всех, для них у меня удобное оправдание: я нервничаю из-за предстоящей свадьбы, ведь до нее осталось меньше месяца. Я в самом деле нервничаю, потому что притворство ничего не дало и на этот раз, кажется, мне не спастись.

Я потеряна, словно перчатка без руки своего господина. Моя душа разорвана и растоптана безразличием единственного человека на всем белом свете, которого я люблю.

В конце концов, я дохожу до точки кипения, после которой сдерживать злость становится почти невозможно. Одиночество захлестывает меня с головой, сокрушает могильной плитой, чтобы я наверняка знала — мне уже не подняться, не убежать и не взлететь. Брак с ненавистным мужчиной и холодная постель скоро станут моими прижизненными муками. С этим нужно смириться, потому что теперь я сама за себя, не нужна никому, кроме того едкого голоса, но и он, кажется, остыл ко мне. Является только чтобы посмеяться над тем, в какое ничтожество я превратилась. И не в моей власти что-то изменить, потому что мне больше не для кого стараться. Мне не для кого жить.

Может быть, вот оно, проклятье шлюхи Торы, которым она плюнула в наше счастье?

В тот вечер я застаю свою няньку, Ольфу, за рытьем в моих вещах: толстая корова потрошит мой гардероб и громко сопит от старания. Я нарочно громко закрываю за собой дверь. Ольфа резко поворачивается, смотрит глазами-плошками и прижимает что-то к груди. Признаться, я не удивлена: давно подозревала, что старуха только прикидывается преданной мне, а на деле давно кормится с руки моей матери. Тем хуже для нее.

Я медленно, демонстративно, запираю дверь на ключ и кладу его в мешочек у себя на поясе.

— Нашла что-нибудь? — спрашиваю елейным тоном. Делаю шаг вперед и протягиваю руку. — Ну-ка, что у тебя там?

Она мотает головой и мечется на месте, как безмозглая крыса, которая не может решить, стоит ли пытаться бежать даже без шанса вырваться на свободу, или побороться за жизнь. Я почти желаю, чтобы она выбрала последний вариант, ведь тогда у меня будут развязаны руки.

«Мы убьем ее медленно, выплеснем злость», — шепчет голос. Он тут как тут.

— Белая королева приказала, — бормочет Ольфа. Все ее многочисленные подбородки трясутся от страха.

— Что ты украла, крыса? — Я теряю терпение и не собираюсь делать ничего, чтобы успокоится. Что-то внутри меня клокочет, рвется к горлу, словно молодое вино в закрытой бутыли. Я должна выплеснуть это, иначе оно разорвет меня на части. — Верни — и выйдешь отсюда живой.

Это говорит «другая Мьёль» — та, что мягкая и милая, та, которая внушает доверие даже суровым северным мужам.

Ольфа несколько мгновений колеблется, а потом протягивает мне склянку от яда.