Тогда Они смотрели друг другу в глаза и не могли насмотреться. Дышали друг другом и не могли надышаться. Желание одного тут же поддерживалось желанием второго. Встречи за ужином из омлета с колбасой по своей теплоте походили на предложение руки и сердца. Уже позже, когда Они расписались, времени на романтику стало почему-то не хватать, но даже тогда Он поддерживал её огонёк, каждый вечер возвращаясь с букетом и читая ей свои простые, но такие милые стихи. Она же смотрела на него полными слёз благодарности глазами, а в голове носилось: "Силы Небесные, спасибо!.."

9 марта

Что может принести год, начавшийся с гибели лучшего друга? Как там у них говорится: "Что ни делается – всё к лучшему"? Даже представить боюсь, к чему такому "лучшему" это может меня привести. К депрессии? Самоизоляции? Снобизму? Чувствую себя лягушачьей тушкой на ужине француза. Обнажённой и разделанной настолько, что самое щадящее дуновенье пробегает болью по голой кости. Что это? Критический возраст? Очередной этап подведения итогов прожитого или просто дурное настроение оттого, что я сам такой дурной?

Сегодня на работе понял, что должностные обязанности забросил совершенно. От слова "совсем". А, потеряв Женьку, только тем и занимаюсь, что подыскиваю ему замену. И нельзя сказать, чтобы я поставил себе такую задачу – найти себе нового Человека, нет. Это как-то само получается – оставшись на зыбкой почве одиночества, непроизвольно ищешь, к кому бы прислониться.

Впрочем, поиски всё равно не дают никаких результатов, кроме истощения. Устаю сильнее, чем после ночной разгрузки вагонов худыми руками студента. Человека в мегаполисе найти оказалось трудней, чем точку "G" в стоге сена. Но почему? Что с нами не так? Я – что, настолько невыполнимые требования предъявляю? По-моему, я жду увидеть самые элементарные вещи: чтоб Человек хоть радоваться чему-то умел, а не был бы похож на робота без батарейки, тупого, с синдромом приобретённого скудоумия в обесцвеченных глазах. Искусственного и безынициативного, перемещающегося, как холестериновая частичка, которую кровь сама несёт по сосудам. Такие для меня, что пугало для птиц: вроде и поза есть, и руки расставлены широко, и выражение лица таинственно сокрыто под соломенной шляпой, но в движение способно прийти, только когда ветер задует. Да и не тот ветер, что ветерок-безобразник, а тот, который ураган, который разметёт в клочья ветошь их голов, повалит и шарахнет оземь, вырвав подчистую их гнилое корневище.

При этом они умудряются цепляться за жизнь с упорством вирусных инфекций. Создают семьи и бледные, скучные, обречённые на безмолвное затухание в беспощадных бытовых страстишках выращивают потомство под светом телевизионного экрана и в парнике стоптанных домашних тапок.

А я – нет. Я хочу эмоций. Чувств-с желаю я! Я не хочу покоя лежачего камня, я хочу восходов–закатов, чтобы цветы в душе распускались, чтоб ветер срывал и разносил их семена по полянам!

Это много? По мне, так минимальный набор. Я же не о мечте какой-нибудь из розовых снов гимназистки толкую, а о реальных вещах: о простой и понятной задаче, для которой нас вынашивали мамы – быть счастливыми. Но с момента рождения до периода стоптанных тапок с нами, видимо, слишком много всего происходит, отчего мы успеваем забыть, как это делать, а удачные примеры других нас только раздражают.

Почему? Ведь жить уметь – это же так просто! У того же итальянца может не хватать на моцареллу, но bello, benissimo и grazie5 у него всегда в избытке и остаётся не только на себя, но и на соседа, и даже на хмурого, русского туриста. Он полон интереса к простым удовольствиям, растворённым в воздухе, как аромат балконных цветов. Датчане ещё лучше радуются жизни, хотя солнца у них даже меньше, чем у нас, а день короче полезного отрезка между рекламными паузами на телеканале. Для этого ими придумано несколько нехитрых правил, позволяющих создавать атмосферу дружелюбия, тепла и покоя.

Мы же ходим с печатью прожитых неудач на лице и в лучшем случае огрызаемся в спину прохожему, если тот нам покажется сильным, и презрительно фыркаем ему в глаза, если заметим в них слабость.

Мы привыкли быть самыми большими и важными, и мы ненавидим оставшуюся мелочь за то, что она уже в целых восемь раз крупнее нашей "великой и необъятной". Мы целую вечность сидим на своём Полярном кругу и целую вечность гавкаем на мир, который подвижен, который меняется, как жизнь, и проходит мимо. Мы как будто мстим всем "им" за то, что нам тянуться до их благополучия, как до "того света", и, однажды дотянувшись, мы на долгую память аборигенам оставляем широкую, от души, по-русски, как мочой на снегу, выведенную имперскими вензелями роспись в своём невежестве.

Мы ненавидим "их" за то, что это мы выиграли войну, но победа осталась за ними. За то, что у них есть свобода изъявления воли, а у нас – право голосовать за вождя. За то, что они мылом моют улицы, а мы – намазываем мылом верёвки. За то, что испанец с гитарой в руках, грек с веткой оливы, англичанин с тростью или ирландец с ножницами для стрижки овец так и зыркают, подлюки, как бы напасть на нас, духовных, и захватить, чтоб отнять последнюю тельняшку.

Мы ненавидим себя за то, что у нас остался всего лишь один повод для гордости – 9 мая. За то, что даже с помощью первой космической ракеты мы так и не смоги перелезть с телег в безопасные автомобили, что так и не переобули кирзу на удобную обувь, что так и не сменили рупор на технику чистого воспроизведения звука. За то, что самым надёжным и качественным жильём в Москве до сих пор считаются дома, возведённые пленными немцами, а мы ничего путного своими руками делать так и не научились, кроме того, как махать киркой на лагерных рудниках да перегонять нефть в самогонку.

Мы ненавидим своих предков за то, что разбазарили их достояние и прокутили их наследство, что в душе не осталось ничего, о чём со слезами восхищения пели Гоголь, Чехов, Бунин, Тютчев, Пушкин, Есенин. За то, что сами, добровольно, обменяли молочную сладость великого и могучего тургеневского на приправленный жаргонный хруст и разговорный иноземный смак. Звонишь в Министерство культуры, а попадаешь в прачечную. Книги пишут райтеры, их читают ридеры, а пользуют – юзеры. Фрилансеры креативят, продюсеры пиарят. В супермаркетах – дисконты, в найтклабах – пати. Хорошо, что хоть милицию в полицию ещё не переименовали!..