Как оказалось, подруга была та же. Под «Рябину на коньяке» и Дэвида Боуи молодой офицер совершенно расклеился и согласился провести выходной на даче у Татьяны, где всё случилось так, как должно было случиться в разгар весны. Через месяц Татьяна торжественно объявила о своей беременности, а через неделю, выйдя из запоя, Герман решительно ответил «Да!» После этого «Да» вся романтика схлынула, будто подхваченная потоком канализации серых будней. Сыграли свадьбу. Молодая семья жила дружно. Её сплочённость цементировалась массой бытовых проблем, которые непреодолимым частоколом вставали на жизненном пути у каждого, кто решил связать себя узами брака.

Появление первенца крайне озадачило молодого отца, который никак не мог постичь умом мимолётную связь на даче и появление розового беззащитного комочка. Тем не менее, он с присущей ему энергией принялся обустраивать семейное гнездо; сначала в коммуналке, принадлежавшей родителям Татьяны, потом — в двухкомнатной квартире, полученной по возвращению из Афганистана и, наконец, — в съёмном жилье на окраине Москвы.

Супруги вели праведный образ жизни: по утрам пили морковный сок, вечерами совершали моцион, толкая впереди себя коляску с первенцем. Незаметно отец привязался к сыну и чувствовал себя вполне счастливым. Татьяна окончила институт и распределилась на авиационный завод. В доме появился достаток. Друзья стали ему завидовать и реже приглашать в гости. По утрам Герман смотрел на одевающуюся Татьяну и с запозданием сожалел о том, что вчера вечером поленился воспользоваться её доступностью, а, вернувшись с работы, вновь ложился на диван с книгой или сканировал эфир транзисторным приёмником, прорываясь сквозь глушилки в поисках «вражьих голосов». Он чувствовал себя гинекологом, наблюдающим за молодым здоровым женским организмом. Их отношения были лишены страсти, однако исполнены той любви, что испытывают супруги, вышедшие на пенсию и живущие на шести сотках садово-огородного товарищества.

Поскотин невольно сравнивал свои чувства к Ольге с теми, что он испытывал к Татьяне. Любовь к эпатажной воспитательнице детского сада стучала в висках, упоительным дурманом растекалась по всему организму и вытесняла все остальные прелести жизни. Подобного взлёта души он не испытывал ни на концертах в Консерватории, ни в кафе на Новом Арбате, когда в трепетных предчувствиях сдувал пену с пивной кружки. «Любовь — это болезнь, — размышлял Герман, — и, как всякая болезнь, приходит и уходит, и нет разницы — сгораешь ли ты или тихо тлеешь. Конец один: омут быта, постель на двоих, детский горшок, утренний кофе и щемящая досада, когда тебе нечем ответить на улыбку проходящей мимо женщины».

Вечером следующего дня Герман, глядя в зеркало, торжественно поклялся вытравить из себя нечаянные чувства и оградить душу перед угрозой любовной заразы. Он хмуро смотрел на своё отражение, жмурился, пытаясь имитировать радость от скорого приезда жены, натужно улыбался и шёпотом повторял слова приветствия, которые произнесёт при встрече с ней на вокзале.

— Ты что там бормочешь? — прервал его аутотренинг сосед Дятлов.

— Повторяю узловые моменты правового положения Антарктики, — буркнул сосед.

— А зачем в зеркало смотришь?

— Хочу воочию убедиться в том, что я полный кретин, поскольку трачу время на эту бессмыслицу.

— Ты прав, дорогой Джаво?д: и мы идиоты, и начальство наше не лучше.

Герман покорно согласился, упал на кровать, зажёг стоящий рядом светильник и со вздохом открыл толстый том учебного пособия.

С приближением новогодних праздников слушатели Института заметно выдохлись. Интенсивность занятий превышала всё, с чем они сталкивались, обучаясь в гражданских вузах. Помимо гуманитарных предметов офицерам приходилось осваивать около десятка спецдисциплин, включая разведку, контрразведку и специальную технику. Больше всего физических и душевных сил уходило на изучение иностранных языков. До глубокой ночи во всём здании не гас свет. Постояльцы общежития в вечерние часы как тараканы разбредались по всем свободным аудиториям и возвращались в свои кельи зачастую далеко за полночь.

Поскотин лежал на кровати и в третий раз пытался осилить главу «Международно-правовой режим Антарктики» из учебника по международному праву. «Антарктика — район земного шара, расположенный вокруг Южного полюса, — бубнил он себе под нос. — Площадь Антарктики составляет примерно десять процентов площади планеты Земля». Прошелестела первая прочитанная страница. На прикроватном столике «пискнули» настольные часы «Сейко», купленные им перед отъездом из Афганистана. Полночь. Герман зажмурился и попытался вызвать воспоминания недавней войны. Тщетно. Всё, что было таким реальным какие-то полтора года назад, теперь казалось чьей-то чужой жизнью, к которой он не имел никакого отношения.

Одуревший от зубрёжки слушатель снова взял в руки учебник. «В связи с этим правительство СССР нотой от 24 января 1939 г. сообщило норвежскому правительству о непризнании законного характера этой акции…» «К чему бы это?» — тихо взвыл измождённый слушатель. Он в который раз ничего не мог вспомнить из ранее прочитанного. Начать сначала? «Антарктика — район земного шара, расположенный… Да пошла она к чёртовой матери!» — во весь голос завопил он, захлопывая учебник.

От его стенаний пробудился заснувший было Дятлов.

— Ты что разошёлся? — мрачно поинтересовался он.

— Я в Антарктике застрял!

— Плюнь на неё, Живот, давай, пока не уснули, повторим «Правовое регулирование международных воздушных сообщений».

— Шурик! — горячо зашептал вскочивший с кровати Герман, — Шурик, на кой чёрт нам в Афганистане сдался правовой режим Антарктики вместе с международными перелётами?!

— Ты Гера не горячись. Вот построят афганцы с нашей помощью социализм, установят дипломатические отношения с Антарктидой, а там, глядишь, и международные авиалинии откроют…