— Не птицы, — не вылетим! — оптимистично заверил своих друзей Герман, — надо лишь сдерживать друг друга, не совершать необдуманных поступков и не пить в рабочее время.

— Да! — с пафосом подхватил Веник. — Будем рука об руку…

— И нога в ногу… — почувствовав фальшь, передразнил его Дятлов, сплёвывая на гранитное крыльцо.

— Вот именно! — не замечая издёвки, продолжил Мочалин, — будем верны нашей дружбе как Мушкетёры! — и уже не в силах сдержать патетики, воскликнул, — Один за всех и все…

Он оглянулся на друзей в надежде услышать от них завершение известного девиза, но был не мало огорчён их кислым видом.

— Веник, заткнись! Не в театре, поди — недовольно проворчал Дятлов, — Для нас главное — не зарываться и «не стучать» друг на друга!

— Как можно?! — возмутился Поскотин, но был остановлен руководителем группы полковником Геворкяном, который стоял в отдалении и внимательно приглядывался к своим неспокойным подчинённым.

— Герман Николаевич, — позвал полковник, — можно вас на минуту!

Вазген Григорьевич Геворкян, бывший резидент в Афинах, пожилой, по-мужски красивый армянин, курил у парадного подъезда массивную трубку, выпуская ароматный дым сквозь седеющие с рыжими подпалинами усы. Он смотрел на шедшего к нему Германа из-под густых подстриженных бровей своим проницательным взглядом, будто намереваясь его загипнотизировать.

— Слушаю, товарищ полковник! — откликнулся капитан Поскотин, приблизившись к начальству.

Вынув трубку из капкана тронутых жёлтым налётом зубов, Вазген Григорьевич опустил голову и, выбивая из неё табак, исподлобья заговорил:

— Герман Николаевич, исходя из первых впечатлений, хотелось бы выразить вам определённую симпатию, которую вы у меня вызываете. Более того, я возлагаю на вас некоторые надежды, но… — матёрый разведчик продул трубку и неожиданно закончил, — Но считаю своим долгом вас предостеречь!.. — Геворкян вскинул брови, — Вы, надеюсь, понимаете что я имел в виду?..

Слушатель, ощущая тревогу, судорожно сглотнул слюну, мысленно прикидывая, что в словах командира перевешивало: «определённая симпатия» или многозначительное «но». Так и не доведя расчёты до конца, он поспешно выпалил: «Никак нет, товарищ полковник!»

— А я полагаю — понимаете, — досадливо морщась, продолжил бывший резидент, — считаю своим долгом предупредить вас от опрометчивых поступков, которые вы можете совершить, под влиянием своих новых товарищей… Вы меня слушаете?

— Так точно, никак нет!

— Что за ответ?! — вспылил полковник.

— Слушаю, но не понимаю, товарищ полковник! Мои друзья — настоящие патриоты, беспредельно преданные родной Коммунистической Партии, готовые…

Полковник умоляюще смотрел на подчинённого.

— Что не так? — сбился с мысли друг «беспредельно преданных».

— Всё! Всё не так! — набивая новую трубку, ответил полковник, — И откуда вы только набрались этих выражений?! Вы по-человечески способны изъясняться?

— Способен!

— Так извольте не трясти передо мной праздничными транспарантами!

Подчиненный молчал.

— Кто вчера в душевой комнате сказал, что старые маразматики из Политбюро довели нашу страну до ручки?!

Герман, авторство которого было подтверждено техническими средствами, безмолвствовал.

— А что вам ответил старший лейтенант Мочалин?

— Он… он опроверг моё высказывание, — только и смог промолвить припёртый к стенке капитан.

— Святые угодники! Чем он опроверг? — закатил глаза полковник. — Тем, что сделал заявление, будто в Политбюро не осталось ни одного члена с яйцами.

— Члена Политбюро, — вежливо уточнил вольнодумец.

— Герман Николаевич, ну полноте уже! Ведь все понимают…

— И вы?

— Что за бестактный вопрос?! Тем не менее, с какой стати вас приспичило обмениваться известными банальностями в душе? — Геворкян с раздражением щёлкнул зажигалкой и, наконец, затянулся сладковатым дымом, — Довольно, товарищ капитан, надеюсь, вы теперь меня понимаете?

— Да, Вазген Григорьевич!

— Полагаю, вы имеете намерение стать настоящим разведчиком?

— Так точно!

— Отлично! В таком случае перестаньте паясничать, и провоцировать руководство.

— Вазген Григорьевич, можно честно? — отбросив уставной тон, спросил Герман и, уловив кивок, продолжил, — Мы в Афганистане, худо-бедно военную лямку тянули, и пулям не кланялись, и чужие жизни не спросясь обрывали… Поэтому нам было мало дела до общепринятых условностей. Говорили то, что думали, и как дети радовались представленной свободе. Через три года мы снова окажемся на войне. Не в уютном посольстве, а на самой обычной войне. О какой разведке вы говорите? Я опять перекину через плечо автомат и буду с афганскими партнёрами строить то, что там построить невозможно. Вы меня понимаете, Вазген Григорьевич?