Закрыл глаза, пролистал, как каталог, каждую ленту и начал смотреть.

Я… я, кажется, счастлив. Так улыбчиво, так возвышенно лежать в кровати, представляя, как поцелую ей руку, как она улыбкой встретит мой взгляд.

Этот человек – порождение эстетики в самом высоком смысле. Лишь заметив её, не говоря о том, чтобы обменяться мыслями, заражаешься магией чего-то старо-готического. Внешне она напоминала не то Миланский собор, не то собор в Кутансе: острая, статная, роковая; «устрашающе величественная».

Как и положено аристократке двадцать первого века, она выделялась среди большинства других девушек. Можно было не заметить кого угодно, даже лектора на паре, её заметишь всегда. Образцово накрашенная, одетая в неизменно тёмные тона, на французско-английский манер, разящей походкой сверкнёт мимо глаз.

В то же время, несмотря на свой вычурный образ, она была поразительно легка в общении, ухитрялась завязывать контакт с абсолютно любым человеком. Не знаю никого, кто б не очаровался ею. Везде первая, самая активная и важная.

Удивительно для меня было и то, что ей удавалось превратить внешнюю эстетику в некую внутреннюю философию. Ей было важно, чтобы всё, каждая деталь, которой она коснётся, была идеальной или максимально близка к этому. Имидж, интонация голоса, походка, даже движения тонких рук – всё было прекрасно выверено. Она красиво разговаривала, много читала, влюблялась в героев книг и фильмов, слушала меланхоличную музыку, из которой струилась то ли загадочность, то ли холодная темнота, как и из неё самой.

В ту ночь, как и пару недель до неё, мне представлялась одна и та же картина: я должен был признаться ей в своих чувствах.

Практически сразу понял, что моя симпатия – что-то более стройное, чем классическая межчеловеческая связь. Нить, протянутая от меня до неё, – это нечто совершенно тонкое, необычное; не могу вспомнить, чувствовал ли такое хоть раз. Это словно связь между творцом и музой. Она едва уловима, сложно осязаема и абсолютно редка.

Так уж получилось, что мы с ней должны были вместе пойти на вечер городской поэзии. Я любил стихи, она тоже. Само мероприятие благоухало романтикой, лирикой, и это очарование захлестнуло меня. Нет, я не талантливый поэт, не дано мне раскручивать метафорическую машину до максимальной скорости удивительных творцов. Но каждый, кто умеет находить в радио своих мыслей волну романтики, так или иначе является поэтом, не по профессии, скорее по натуре. У многих людей есть стихи, и я один из них.

В голове созрел сумасшедший план, он дорабатывался, дорисовывался еженочно! Казалось, что если всё пойдёт именно так, как построено в абстракции, мне повезёт открыть дверь в Её сердце.

Всё начиналось с простого романтичного жеста – цветов; она любила пионы. Но в октябре их нельзя достать, потому заменил на бледный нежно-розовый букет крохотных, как маленькие яблоки, розочек.

Цветы планировались к передаче в её руки не сразу, это было бы скучно. Букет – звено, катализатор сердечных шестерёнок.

Мне повезло быть знакомым с одним из авторов, читавших в тот вечер свои произведения. Я попросил его дать мне возможность выступить где-то в середине события, на небольшом антракте; он ответил согласием.

Далее я выбирал стихотворение, которое хочу прочитать, – оно должно быть максимально нежным, в котором чувствовались бы и пылкость моей симпатии, и некоторая загадочность; наверное, это и есть формула романтики.

Мы слушали стихи, заряжались лирикой и подходили к осуществлению моей задумки, будучи максимально настроенными на неё.

Один из поэтов объявляет перерыв и заканчивает речь так:

– Чтобы Вы не скучали, сейчас выступит человек, поэтика которого вызовет блеск в Ваших сердцах.

Под закономерные аплодисменты вышел я, смущённый, и, нервно держа микрофон, сказал:

– Спасибо! Это очень лестные слова; я прочту стихотворение, которое назвал «К тебе».

Под хлопанье ладоней преклонил голову, затем поднял в поисках её глаз. Они чудесно сочетались со сладкой улыбкой; я чувствовал создавшуюся меж нами симпатию. В завершение достал из-за шторки цветы, спустился со сцены и подарил ей. Блеск её глаз был так ярок, что зажёг меня изнутри.

Увы, это слишком идеально. Моё воображение создало прелестную картину, которую, как и обычно, в реальности повесить невозможно.

На деле всё выглядело так: цветы я не купил, да и выступить у меня не получилось, но придуманный мною сюжет приобрёл новый виток; я провожал её до дома.