После того, как лезвие застывает в моих руках, я использую его, чтобы разрезать, словно пилой, одну верёвку за другой. Я держу его под неудобным углом, и мне приходится часто останавливаться из-за боли в запястьях. Процесс долгий и напряженный; лезвие совсем не такое острое, как я думала, но я упорно и с силой пилю, так что витки веревки рвутся один за другим. Время от времени Чат вздрагивает и просыпается. Сперва его глаза устремляются на меня, затем на Парани, и когда он убеждается в том, что мы все еще на месте и связаны, он снова позволяет себе задремать.

Наконец, мне удаётся перерезать одну из веревок. Я ощупываю остальные кончиками пальцев, чтобы понять, сколько ещё осталось и сколько раз мужчины обмотали веревку вокруг моих запястий, когда связывали. Я насчитала еще четыре. Это займёт гораздо больше времени, чем я думала, если учесть моменты бодрствования Чата и моё тупое лезвие. Интересно, как долго будет длиться смена дежурства Чата. Когда придёт очередь Ролана, он, конечно же, будет бодрствовать, тогда шанс будет утерян.

Парани, наверняка, умрет, а я не смогу оторвать от нее глаз.

Мысль, что я войду в Теорию с тяжелой ношей смерти на плечах, подгоняет меня. Я пилю всё быстрее, а ночь становится холоднее, и я начинаю дрожать. Парани больше не смотрит на меня, а жалобно плачет в своей яме, в то время как все больше пара поднимается в ночной воздух.

Спустя целую вечность я перерезаю последнюю верёвку. Мои руки разлетаются в стороны, и мне так хочется помассировать запястья, чтобы прогнать боль, но время слишком ценно. Я выкапываю небольшую, но глубокую яму, кладу в нее нож и закопав его, топчусь по писку, чтобы утрамбовать; больше нет времени резать ещё одну веревку тупым лезвием. Я быстро создаю другое, более острое, чтобы освободить Парани. Я прячу его за спиной и с опаской подхожу к ней.

К моему ужасу, она начинает плакать громче. Чат шевелится во сне, и захрапев, бурчит себе под нос. Ролан не показывает никакой внешней реакции. Я пережидаю несколько мгновений, всего в нескольких шагах и наблюдаю, как они спят. Если им на нос сядет насекомое, или ветер сильнее пошевелит их волосы, или просто воздух станет ещё холоднее, они оба могут проснуться и увидеть, что я стою здесь с лезвием из спектория, готовая освободить их следующую трапезу.

Нужно послушать мать. У неё есть способности к выживанию. Она не позволяет чему-то такому докучливому, как эмоции, встать на ее пути. Она выполняет задачи, стоящие перед ней, и не жалуется. Моя мать проживет долгую, раболепную жизнь. И кто я такая, чтобы осуждать её? Кто я такая, чтобы желать для себя большего, чем покорность? Мне нужно вернуться к своему камню и заснуть. Заткнуть уши, чтобы больше не слышать скулеж Парани, который в течение ночи будет становится все громче, пока она не высохнет полностью. Пока она не умрет. Чат и Ролан увидят, что мне удалось освободиться от веревок и что я не убежала. Это заставит их доверять мне. И облегчит дорогу в Аньяр.

Да, так я и сделаю.

Я отворачиваюсь и делаю первые шаги назад, к своему камню. Но Парани снова начинает плакать. Безнадежный крик побежденного, словно она сдалась, как и я.

Я не могу так поступить.

Развернувшись, я прижимаю палец к губам, уверенная, что она не поймет моего знака, что нужно вести себя тише, и более чем удивлена, когда она и в самом деле перестает хныкать. Я присаживаюсь рядом с ней на корточки и начинаю перерезать веревки, которые связывают ее руки. Я потратила много времени зря; страх заставляет меня двигаться быстрее, несмотря на мою слабость. И, к счастью, моя работа хоть и не аккуратна, зато эффективна. Освободившись, она пытается выбраться из ямы, размахивая плавником, чтобы, видимо, оттолкнуться, и вцепилась в край, чтобы подтянуться вверх. Когда её плавник слишком придвигается к огню, она резко вскрикивает. Я напрягаюсь, метнув взгляд к Ролану и Чату, ожидая, что кто-нибудь из них проснется и обнаружит меня за моим занятием.

Ролан садится, и у меня замирает дыхание. Он смотрит прямо на меня, наши взгляды встречаются, но его глаза затуманены сном. Его голова слегка наклоняется влево, когда он говорит:

— Её можно съесть. Она вкусная.

Затем он снова ложится, задирает нос и потягивается, удобно устраиваясь на своем матресе.

Я не могу рисковать, чтобы это случилось вновь. В следующий раз он может полностью проснуться.

Мне придется нести ее на руках. Или, по крайней мере, тащить за собой. И поторапливаться, но сначала нужно избавиться от спектория.

Нет, сперва я должна отодвинуть ее от огня. После того, как я протащила ее несколько шагов, силы покидают меня, и я чувствую слабость. Спотыкаясь, я бросаюсь к своему камню и, упав на колени, рою глубокую-глубокую яму. Спекторий льётся из моих ладоней, заполняя яму расплавленной жидкостью. Я закапываю его, не дожидаясь, когда он остынет, чтобы не терять время. Рою еще две ямы, и к тому моменту, как наполняется третья, я полностью восстанавливаю силы. Надеюсь, что пожертвованное время стоит восстановленных сил, чтобы завершить этот побег.

Возвратившись к Парани, я обхватываю ее руками и поднимаю. Она слишком тяжелая для меня, чтобы забросить ее на плечо, как это сделал Ролан. Проклиная свою слабость, которая не имеет никакого отношения к спекторию, я пробую другой способ, чтобы поднять ее, но терплю неудачу. Это занимает слишком много времени. Придется тащить ее по песку и надеяться на лучшее. Кажется, она понимает, что я помогаю ей; кладёт голову мне на грудь и крепко держится за меня. Ее перепончатые руки уверено лежат на моей спине, и она не издает ни звука несмотря на то, что камни и галька должно быть царапают ее плавник. Я надеюсь, что слухи о жесткой коже Парани правдивы, и ее боль не так сильна, как кажется.