— Ты не о том думаешь и говоришь. У тебя есть нечто бесценное, и получила ты это здесь.

Я моргнула, все еще какое-то время не понимая, а потом ужаснулась.

— Вы хотите забрать…

— Не забрать. Ты откажешься от самого дорогого сама, девочка.

— Не-е-ет, — Отшатнувшись, я упала неуклюже на бок, расшибая локоть, и тут же вскочила, бросившись к жрице со стиснутыми кулаками. — Я не могу отдать Рисве. Вы не заберете его у меня. Это несправедливо, невозможно просто. Это невыносимо жестоко. Что вы за чертовы Духи такие. Как можно так поступать с людьми, ставить перед подобным выбором. Будь вы хоть миллион раз сильны и умны, но вы воистину бессердечны.

Я кричала, давилась рыданиями, кричала снова, надсаживая горло, кажется, большей частью повторяя одно и тоже, но мой мозг все равно заклинило. Однако мои крики не возымели никакого действия. Женщина молча стояла, с непроницаемым выражением лица пережидая мою истерику. А когда я осипла и выдохлась, она отмерла и вздохнула, долго, протяжно и горестно.

— До того, как ты выйдешь отсюда, следует сделать выбор, что тебе дороже и значимей: твой мужчина, любовь, счастье, что даровано вам обоим, или судьбы уже абсолютно чужих людей, которые никогда по-настоящему и не оценят, чего ты ради них лишишься, — и пусть ее голос звучал мягко, с искренним сочувствием, но это нисколько не умаляло жесточайшего смысла сказанного.

Я ощутила себя раздавленной настолько, что мозг опосредованно отметил странность того, что на самом деле все мои кости целы, а не превратились в так режущее все внутри осколочное крошево. Часть сознания оставалась четкой, кристально ясной, прямо как ледяной воздух высоко в горах, там, где он уже непригоден для дыхания, другая же, малодушная, эгоистичная, слабая, билась, причитала, без остановки упрекала меня, повторяя, что лучше было бы не знать ни о чем и жить спокойно, что не мое дело, не моя ответственность, нельзя менять свое единственное на возможное ничто.

— Этот выбор — самая отвратительная вещь, которую мне случалось пережить, — не думая церемониться, заявила жрице, и хоть в груди бесновалась и рвалась целая стихия, алчущая реветь обезумевшим раненым зверем, голос мой едва звучал и предательски прерывался всхлипами и нервной икотой. — Даже когда я раз за разом проходила через издевательства и насилие, это не было так болезненно. И хуже всего то, что и выбора-то никакого нет. Кто предпочтет личное счастье, а не жизни стольких людей, какими бы они ни были? Только чудовище, а я им быть отказываюсь.

— Ты решила, — женщина даже не кивнула, просто отвернулась и стала медленно удаляться, будто поплыла над полом. — Ты получаешь орудие. Оградитель хротра будет освобожден от оков, когда ты захочешь, но не более чем на один оборот Кугейра.

— Сутки? Вы хотите у меня отобрать все, выпотрошить заживо и даете только сутки? — Клянусь, сейчас во мне достаточно злости, чтобы самой стать худшим во Вселенной разрушителем.

— Этого тебе должно хватить, — ответила жрица, останавливаясь, но не оборачиваясь. — После у тебя еще тридцать оборотов для того, чтобы все вы покинули нас. Не успеете — и твоя жертва окажется напрасной.

— Постойте. У меня есть просьба… нет, черт возьми, даже требование, — выпалила, задыхаясь от чувства, что собираюсь на живую искромсать себя. — Вы должны освободить Рисве от памяти обо мне. Пусть он все забудет, как только мы закончим с капитаном, пусть живет, не страдая из-за моего выбора. Дайте ему новый шанс на счастье и избавьте от страданий. И все хротра тоже должны забыть о нас, чтобы ничто и никогда не напомнило ему и не причинило боли.

Говорящая с Духами снова замерла ко мне спиной, словно глядя или слыша мне недоступное.

— Духи не оскорблены твоим требованием, девочка, — произнесла она спустя минуту. — Ты любящая женщина и имеешь на него право. Оно будет удовлетворено, твоему энгсину не придется терпеть пытку вечной пустоты от твоего исчезновения, и никаких последствий не случится. Теперь уходите.

Обратной дороги по коридору я почти и не заметила, двигаясь за Вали автоматически, полностью погруженная в то, как внутри все рушилось и разваливалось на куски с каждым метром, приближавшим меня к неизбежности, созданной моим собственным выбором.

— Вали, умоляю, не говори ничего Рисве… пока. Или совсем, — попросила я слабым голосом. — Если позже он ничего не вспомнит, я не хочу доставить ему страдания сейчас, тем более перед возможным сражением.

— Ты бы могла попросить забвения и для себя, София.

— Нет, я хочу помнить все, что у нас было. — Ведь это, скорее всего, мои последние моменты счастья в жизни. Ничего из этого я не готова потерять или стереть, они станут моими вечными истинными ценностями на весь отпущенный мне по судьбе срок.