— Кажется, тут у нас некоторое затруднение, Софи, — пробормотал он, и вид у него стал каким-то отчаянным. — Ты должна избавить меня от этого, — он с досадой дернул себя за бороду, — и расчесать. Но у наших женщин принято инструменты для преображения своего мужчины передавать по наследству, а у тебя их нет.

— Помнится, как только мы переправились через реку, ты практически требовал у Вали гребень. Разве сейчас мы не можем пойти и попросить его и бритву у нее или еще у кого-то взаймы? — Поверить не могу, что я на полном серьезе включилась в поиск вариантов и даже нервничала из-за возможной неудачи ничуть не меньше Рисве. Вот уж правда, стоит отпустить себя в чем-то, и дальше все идет по нарастающей.

Мужчина стремительно густо покраснел и опустил глаза к земле.

— Ты помнишь… — вздохнул он сокрушенно. — Я тогда был еще немного не в себе, Софи. Дух-Оградитель слишком довлел надо мной, и в тот момент я готов был подтолкнуть тебя к установлению связи между нами, даже не собираясь объяснить, на что ты идешь. Вел себя больше как животное, ведомое одними инстинктами, и теперь мне стыдно.

Вот здесь бы самое время притормозить и задаться вопросом, не стоило ли испугаться того, что он готов был пойти против всех обычаев и правил, дабы получить желаемое. Насколько это делало его похожим на Тюссана? А вот ни насколько. И дело не в том, что для капитана я сама по себе не была важна, являясь лишь инструментом для достижения цели, излюбленной мишенью для издевательств, некоей задачей, требовавшей хитроумного, а потом и силового решения, а Рисве лишь намеками, взглядами, короткими, необыкновенно емкими фразами за столь мизерный срок позволил почувствовать себя главной ценностью для него. В мужчине, стоявшем передо мной, не было ничего притворного, искусно спрятанного, расчетливого — того, что держало меня в постоянном напряжении рядом с Рожером, заставляя гадать, что же скрывается за фасадом идеальности. Он был словно его полная противоположность, позитив против негатива, действительно нуждался быть видимым во всех подробностях, прозрачным передо мной до малейших уголков души там, где Тюссан стремился быть скрытым, как ядовитая змея в засаде. И вообще. Отныне и впредь я отказываюсь сравнивать их. Просто потому что ублюдок капитан не достоин быть поставленным в один ряд ни с одним, хоть сколько-нибудь достойным человеком.

— Людям свойственно поступать импульсивно, когда желают чего-то слишком сильно, — пожала я плечами, чувствуя себя необычайно легкомысленной, освобожденной, а еще необъяснимо азартной, готовой к чему-то новому, прежде не пережитому. — Если это не причиняет никому боль и вред, то и не является чем-то непростительным. Так что забыли. Но как нам быть с гребнем и бритвой? Как я понимаю, одолжить у кого-то будет довольно смущающе?

— Если просьба будет исходить от тебя, то Вали поймет нас, — казалось, Рисве все равно колебался.

— Но?

— Но, она наверняка захочет поговорить с тобой и убедиться, насколько ты уверена. И я совру, если скажу, что не опасаюсь этого. Честно говоря, я предпочел бы вручить тебе мой нож для бритья и собственноручно вырезать гребень.

Нужно быть откровенной: я действительно могла бы усомниться в адекватности того, на что собиралась пойти, обратись сейчас кто-то к моему рассудку. Но впервые в жизни я не хотела быть остановленной. Даже если потом буду сожалеть.

— Что же… мне подходит и такой вариант, — пожала я плечами.

— Правда? — Рисве впился в меня взглядом мальчишки, получившего на Новый год настолько желанную игрушку, что он просто был не в силах сразу поверить в ее реальность.

— Правда, — кивнула я, практически купаясь в его реакции на такую, казалось бы, мелочь, — со мной не всегда сложно.

— Идем, — схватил он меня за руку и потащил куда-то. — Быстрее, Софи, прошу.

Арни и док встревоженно окликнули меня, когда мы буквально пронеслись мимо них, но я успокаивающе отмахнулась, едва поспевая за Рисве. Его ноги намного длиннее моих, так что приходилось стараться. Однако мужчина все равно был недоволен скоростью передвижения и, резко остановившись, присел, предлагая мне взобраться ему на спину, как мы уже и делали прежде. Возражать я не стала и вскоре уже болталась живым рюкзаком за его плечами, пока он стремительно рысил вдоль скал к густым зарослям впереди, и при этом не могла сдержать бестолкового, беспечного смеха. Наше торопливое перемещение закончилось так же неожиданно, как и началось. Продравшись сквозь густую стену растительности, похожей на земной камыш, только с сочными толстыми листьями выше его головы, Рисве внезапно затормозил перед огромным валуном с плоской вершиной и, ловко переместив меня вперед, так что я и ойкнуть не успела, усадил на него.

— Я сбегаю очень-очень быстро, — сказал он, едва ли не приплясывая на месте. — Обещай, что ты будешь здесь, когда я вернусь, пожалуйста.

Я только хотела сказать, что куда мне, собственно, деваться с этого каменного насеста, но поняла, что он спрашивал о другом. Буду ли я все еще так же решительно настроена, если он оставит меня даже совсем ненадолго? Я кивнула, при этом недоумевая, по какой такой причине намеревалась ввязаться в нечто настолько авантюрное и, вероятно, несущее массу долгосрочных последствий, но при этом и испытывая жуткое нетерпение. Такое чувство, что мое сознание и эмоции решили: надо спустить себя с цепи по полной, компенсируя годы, проведенные в стазисе, и месяцы в застенках у Тюссана. Слишком много было безвозвратно упущено, и мои внутренние часы как будто помчались в бешеном ритме, требуя без раздумий миновать территорию сомнений или нерешительности, и перейти сразу туда, где я начну чувствовать и жить, без единой мысли, насколько это правильно или надолго. Я так могу? Действительно? Похоже, что да, хоть и не пробовала ни разу до этого.

Рисве практически исчез, метнувшись в заросли так быстро, что и не успела засечь направления, а я огляделась, мысленно одергивая себя. Вообще-то, на данный момент речь шла только о том, что я окультурю внешний вид Рисве, чтобы мы могли посетить их праздник без излишнего внимания к его персоне, потому что… Потому что… Внутренний голос расхохотался, зашелся аж до слез, потешаясь над моими бестолковыми самоуговорами. Ну давай, Софи, скажи, что ты согласилась пойти подработать брадобреем абсолютно не от того, что тебя выводила из себя перспектива наблюдать за тем, как какая-нибудь местная красотка будет флиртовать с Рисве, откровенно предлагая то, что ты якобы ему давать не собиралась. Именно "якобы", ибо нужно быть взрослой честной девочкой и признать: стоит только мне прикоснуться к этому потрясающему мужчине, оказаться с ним близко, глаза в глаза — и дальнейшее будет развиваться непредсказуемо, никак мне не подконтрольно, и зависеть станет только от того, как далеко и с какой скоростью сочтет нужным продвигаться Рисве. Вот это и была вся правда до капли, и невероятным образом она меня нисколько не пугала.

Моргнув, я обвела окружающее пространство уже ясным взглядом и поняла, что оставили меня на крупном валуне, другой конец которого уходил под воду небольшого озера в форме полумесяца. Выглядело оно мелковатым или, может быть, такой визуальный эффект создавался абсолютно прозрачной, чуть голубоватой водой, сквозь которую дно водоема просматривалось до каждой мельчайшей неровности на нем. Поверхность камня была теплой, воздух вокруг наполнен целым коктейлем ароматов, от которых я отвыкла за годы полета: открытого пространства, свежести, близости воды, щекотавшей ноздри сладостью ярко-желтых цветов, венчавших стебли местного "камыша". Вдохнула полной грудью, наслаждаясь каждым нюансом, забытым и новым. Захотелось опустить ноги в почти невидимую жидкость внизу, но потом я внезапно вспомнила о чудовищном змее, появившемся как ниоткуда в речке при переходе, и решила не экспериментировать до возвращения Рисве. Ждать его долго не пришлось, он вылетел ко мне с тканевой сумкой, болтавшейся через плечо, и с небольшой плошкой в руке, выглядя еще более растрепанным, чем прежде. Оглядел меня настороженно, будто гадал, не случился ли в моей голове поворот на сто восемьдесят градусов, пока его не было, но я ободряюще улыбнулась, уже совершенно осмысленно позволяя себе таять и рассматривать его, нисколько не скрывая, как же мне это нравилось. Наши предки говорили: "услада для моих глаз". Так вот, Рисве — целое пиршество для моего зрения, а еще неисчерпаемый источник тепла для души. Той самой души, чье существование оспаривалось наукой, но чью реальность я чувствовала рядом с ним отчетливее некуда. Иначе откуда был этот всеобъемлющий трепет, в котором моя изголодавшаяся чувственность лишь одна из нот? Слишком быстро? Без всяких разумных оснований? Кому до этого есть дело? Не мне. Не сейчас.