— Ешь, Софи, пожалуйста, — прошептал мне Рисве, и я осознала, что так и сижу, наклонившись к нему и держа руку в воздухе.

Я последовала его совету, захватив еды для себя, и мужчина проследил горящим взглядом за моими пальцами, которые только что касались его, и гулко сглотнул. Не в состоянии разорвать визуальный контакт, я стала жевать, хотя, по-моему, еда совсем не имела вкуса. Либо это мои сдуревшие рецепторы жаждали совершенно иного пиршества. За первыми разделенными кусочками последовали еще, и с каждым атмосфера между нами становилась все раскаленнее, лица ближе, а дыхание чаще.

Рисве шумно вздохнул и мотнул головой, как будто отряхивая с волос воду, прерывая наши головокружительные гляделки.

— Я так никогда не доделаю этот гребень, — нервно пробормотал он и, наклонившись снова к воде, несколько раз плеснул себе на лицо.

Может, его это и отрезвило, но не меня. Необычайно длинные и густые ресницы, обрамлявшие его глаза, слиплись в потрясающие стрелочки, с искрящимися каплями, подрагивающими на концах, откуда они срывались и летели вниз, заставляя меня невольно следить за ними. И, естественно, это привело к тому, что я уставилась на его великолепный пресс. А извилистые поблескивающие ручейки, ползущие по нему с густых зарослей бороды ниже и еще ниже, никак не помогали моему здравомыслию. Я пялилась, в прямом смысле слова, самым беспардонным образом и как раз туда, куда не стоило бы смотреть женщине, не желающей спровоцировать мужчину на переход к активным действиям.

— Со-о-офи-и-и, — еле слышно простонал Рисве и, бросив нож, вскочил и прыгнул рыбкой с нашего камня в озеро.

Черт, что ты вытворяешь, Софи? Что-что… хочу. Просто хочу, так, что внутри все сводит и тянет от предвкушения. Всего и сразу. Жизни.

Когда он выбрался из воды, я пораженчески закрыла глаза, ибо смотреть, как мокрая ткань штанов облепила его мускулистые длинные ноги, было чревато. Такое чувство, что кто-то сменил мои мозги, пока я спала после обряда, или местная пища содержит гигантскую дозу стимуляторов, или действительно чертов Кугейр точечно бьет в мою лимбическую систему и гипоталамус, превращая в сексуально озабоченную. Сев к Рисве боком, я принялась нарочито внимательно рассматривать пейзаж, параллельно рассказывая о своей жизни с того момента, как начала осознавать себя. Безостановочно говорить было решительно безопаснее, чем смотреть на Рисве или размышлять, насколько быстро процедура окультуривания его внешности превратится в нечто дикое. С тем, что так и будет, я окончательно смирилась — не робкая девчонка ведь, и сразу стало легче дышаться. Мой, мысленно уже состоявшийся, любовник налегал на работу, слушая мою болтовню о путешествиях по всему миру с родителями. Начать рассказ было немного сложно, потому как скатиться до того, чтобы подбирать названия обыденным для меня вещам, вроде современных вертолетов или личных глайдеров, именуя их "теми самыми летающими волшебными коробками или кораблями", мне показалось глупым и неуважительным к его интеллекту. Поэтому я говорила, пользуясь привычными терминами, решив, что буду как-нибудь отвечать на его наводящие вопросы. Но спрашивал Рисве мало и совсем не о технических "чудесах", самодвижущихся надземных тротуарах или бытовых приборах. Ему гораздо интереснее было знать, скучала ли я по родным, когда оставалась одна, какой вкус и аромат имели пироги, что пекла моя мама, оказываясь наконец дома, как были устроены те самые мои любимые качели во дворе, о которых я упомянула и где я проводила много часов, читая. Нравилось ли мне больше путешествовать или пребывать дома, предпочитала ли я компании друзей или быть одной, как рано вставала дома, любила ли плавать, бегать, чего боялась в детстве. Все его вопросы были не о мире вокруг меня и его подробном устройстве, а о том, как я себя в нем чувствовала, к чему была привязана или что отвергала. В общем, обо мне и только. Будто все остальное являлось всего лишь обрамлением, декорацией, что важна только в ракурсе взаимодействия с главным объектом внимания. Моя эгоцентричность воодушевилась, ведь говорить о себе и только о себе, о воспоминаниях, ерундовых и не очень переживаниях, важных только для тебя ощущениях, а не о сухих фактах биографии, работе, достижениях, амбициях с тем, кто тебя действительно слушает, а не просто делает вид, оказывается так легко и увлекательно. Настолько, что я даже смутилась, когда Рисве прервал меня, продемонстрировав на широкой ладони готовый гребень с пятью толстыми зубьями. Ведь я болтала без умолку, не удосужившись задать ни единого ответного вопроса, словно мне и вовсе было плевать. Но внезапное смущение отнюдь не отменяло того, что после этого словесного излияния в моей голове появилась некая приносящая странное удовольствие пустота, будто бесследно стали испаряться не только те переживания, которые я сейчас отодвинула в сторону осмысленно, но и другие, глубоко спрятанные по углам сознания, имеющие обыкновение выскакивать неожиданно и не кстати. Мне легко-о-о, не знаю почему, но легко и все, а заниматься самоанализом я не собираюсь. Потому что займусь абсолютно другим.

Взяв с ладони неуверенно улыбающегося Рисве гребень, я погладила его, проверяя гладкость, которой он добился, отполировав теми самыми кусочками кожи, хотя больше это было похоже на грубую шкуру какой-то рептилии.

— Обещаю, позже я сделаю еще и гораздо лучше, когда будет побольше времени, — сказал он, заглядывая мне в глаза, явно пытаясь угадать реакцию.

— Наверное, ты даже не представляешь, насколько это потрясающе, почти волшебно для меня, — улыбнулась я в ответ, продолжая поглаживать вещицу, созданную его руками на моих глазах. Никаких тебе станков, моделирующих и самостоятельно все изготавливающих принтеров, лишь его ловкие сильные пальцы, нож и лоскутки кожи. Пусть безделушка, мелочь, но от нее тепло его рук будто перетекало в мои, устремляясь прямиком к сердцу. Собираюсь это зачислить тоже в разряд обыкновенных чудес.

— Софи… — Рисве покраснел настолько, что этого не могла скрыть даже его бронзовая кожа, и, рвано вздохнув, опустил глаза, бормоча: — Моя Софи…

И мне тут же захотелось почувствовать жар этого румянца под своими ладонями, губами и узнать, смогу ли сделать его еще ярче, превратить из смущенного в горячечно-возбужденный.

— Так, приступим, — одернув себя, вскочила я на ноги, обходя его, и подхватила первую прядь. — Ну-ка, что тут у нас.

Его волосы были еще чуть влажными на запутанных концах, но уже успели просохнуть почти по всей длине. Шелковистые и гладкие на ощупь у корней, они превращались дальше в жуткий хаос. На секунду я задалась вопросом, можно ли вообще это распутать и не уйдет ли на это целый день. А с другой стороны, никто нас не подгоняет, я больше никуда в этой жизни не спешу и не опаздываю.

— Предупреждаю: я, конечно, женщина, но возне с волосами не обучена, всегда как-то носила короткую стрижку, и пижамных вечеринок с подружками с взаимным причесыванием у меня не было, так что не обессудь, если случайно сделаю больно, — скривилась я, представив, что с моими умениями могу оставить бедного Рисве лысым.

— Ты мне больно? — фыркнул мужчина. — Уж не своими прикосновениями точно, Софи.

Ну ладно, приятно, что ты в меня веришь, здоровяк. Сильно нервничая и осторожничая, я наклонилась и стала теребить и расплетать узлы, прочесывать прядь за прядью. И вскоре сама не заметила, что не только абсолютно успокоилась, но и впала в какое-то подобие транса, увлекшись процессом настолько, что не замечала времени и усталости от непривычных движений в мышцах поясницы, плеч и шеи. Сначала опустилась на корточки за спиной Рисве, а под конец вообще уселась на камни, разбирая последние колтуны. Несмотря на то, что на гребне было всего пять толстых зубьев, он точно был наделен некой чудесной силой, и даже самые скрученные места будто распадались по собственной воле, хотя и могло показаться, что тут без выстригания не обойтись. Рисве во время всей процедуры был тихим, я даже не слышала его дыхания, зато это щедро компенсировалось моим озабоченным сопением. Уже справившись с худшим, я все чесала и чесала, пропуская между пальцами тугой шелк прядей, и не могла остановиться, завороженная ощущением скольжения этой великолепной черной, словно нефть, гривы по коже моих ладоней и запястий. Опомниться меня заставило мощное, прямо-таки всем огромным телом, содрогание Рисве и его рваный стон, когда я, не сдержавшись, подалась вперед и потерлась лицом о сотворенное моими руками роскошество. Очнись-очнись, Софи, у тебя тут еще есть работенка, и впадать в тактильную эйфорию рановато.

Зачерпнув краем плошки чуть воды, я раздавила терпко пахнущие ягоды и легко вспенила все кончиками пальцев. Обошла Рисве, примеряясь, как же поудобнее подступить к бритью. Если он встанет, то мне понадобится скамейка для полного доступа, пока сидит — мне придется выплясывать перед ним с острейшим ножом в руках, между прочим. Снова присесть? Мужчина наблюдал за моими терзаниями хоть и неотрывно, но молча, оставляя возможность самой решить. Поставив емкость с мылом на камень и положив рядышком нож, я опустилась на колени и уставилась в лицо Рисве. Надеюсь, я все сделаю правильно, не заставлю его истечь кровью и сто раз пожалеть, что подпустил меня к себе. Мгновенно залипла в неподвижности, когда наши взгляды пересеклись. С трудом заставила себя оторваться, зачерпнула пены, мазнула по его бороде и взглянула выше в поисках его реакции, и вот оно снова — это моментальное провисание времени, стоило только нашим глазам встретиться.

— Не… не мог бы ты пока закрыть их, — промямлила я. Более идиотской просьбы не придумаешь, но, черт возьми, таким темпом Рисве никогда не будет брит.

Он послушался беспрекословно. И совершенно напрасно. Мало того, что этот факт его полного доверия едва знакомой неумехе с острейшим лезвием в руках вызвал приступ щемящего трепета внутри, так еще и с закрытыми глазами, чувственно подрагивающими ноздрями и чуть приоткрывшимися в предвкушении нового моего прикосновения ртом он выглядел намного горячее, чем прежде. Да во имя Вселенной, Софи, просто прими тот факт, что этот мужчина в любом виде кипятит твои внезапно оскудевшие мозги и кровь во всем остальном организме.