Этим утром я впервые застала моего энгсина крепко спящим и посвятила его в таинство пробуждения от оральных ласк. И, естественно, чувственная мука, через которую он моими стараниями прошел на пути к финалу, оказалась зрелищем неописуемой красоты. Хотя и закончилось все очень быстро. И первой же фразой, едва Рисве отдышался, было:

— Сделаешь так еще?

Постигнув сейчас смысл заданного вопроса, мой энгсин все-таки споткнулся, сбился с шага, задышал с посвистом и вдруг сорвался в стремительный бег, притиснув меня к себе до легкого дискомфорта. Ну что, это тоже можно считать ответом.

Втянуться в размеренно-неторопливый ритм жизни моего нового народа оказалось до удивительного не сложно. Все время я была занята чем-то: по большей части, само собой, нашим с Рисве взаимным изучением, физическим и душевным, элементарными, но приятными бытовыми хлопотами, наблюдением за окружающими, чьи взаимоотношения продолжали меня завораживать, наполнять спокойствием и чувством умиротворенности. Почему-то первой моей мыслью было, что мне станет не хватать работы, какого-то перманентного стремления к чему-то, что без этого я стану ощущать свое существование бесцельным и пустым. Но нет, по крайней мере пока, никакого внутреннего зуда и чувства вины не пришло. Всего происходящего вокруг было вполне достаточно, чтобы занимать мой разум постоянно. Конечно, я не перестала пытаться постигнуть механизм каждого встречаемого здесь чудесного взаимодействия людей и природы с привычной, чисто научной точки зрения, но больше не чувствовала навязчивого стремления сделать это любой ценой, разобрать на составляющие, не считаясь с ущербом, просто потому, что всегда была уверена — достигнутая цель оправдывает любые средства. Некоторые вещи должны быть и функционировать вне зависимости от того, понимаешь ты это или же нет. Это и есть магия, она естественна для этого мира, пронизывает его насквозь, и не важно, насколько не готов это воспринимать мой разум, главное, что сердце приняло сразу.

Тихие будни были прерваны спустя несколько дней экстренным событием. Мы как раз нежились с Рисве в нашей ванне-листе огромных размеров, вернее, я расслаблялась, а мой энгсин, по обыкновению, возился с моими волосами. Мыл их, нежно массируя кожу головы, расправлял пряди по воде, заставляя слегка колыхаться и распускаться веером, глядя так, будто, невзирая на эту ежедневную процедуру, все же был околдован видом и структурой.

— Так удивительно, Софи, — бормотал он, возясь, как ребенок с игрушкой. — Мои волосы, хоть намокают, хоть нет, остаются неизменными. Твои же прямо волшебны. Меняют цвет бесконечно. Мокрые, чуть влажные, совершенно сухие, в тени, в прямых лучах Кугейра, в отблесках костра, когда рассвет только пробирается в нашу спальню… они все время разные, могу смотреть на них бесконечно. На тебя смотреть.

Я все еще смущалась его таких слов и искреннего восторженного любования тем, что считала всегда обычным, ничем не примечательным в себе. Если на кого из нас двоих и стоило смотреть бесконечно, то это на него. Иногда я ловила себя на том, что в груди становилось жутко тесно и хотелось плакать без всякой причины, всего лишь от того, как он движется рядом, отбрасывает резким жестом поток гладких мерцающих волос, смеется, открыто и беспечно, над какой-нибудь сказанной мной глупостью, плавает, рассекая мощным безумно прекрасным телом поверхность озера, глубоко и спокойно дышит во сне… А еще накрывало невыносимым желанием каждый раз вцепиться в него, убеждаться раз за разом, что он реален, настоящий, мой.

— Рисве. Брат мой, — голос Аговы, напоминающий рев раненного зверя, донесся до нас одновременно с дрожью всего тирода под глухими ударами.

Подпрыгнув от неожиданности, я обернулась к мужу, заметив, как он мгновенно помрачнел.

— Что-то случилось, — сказал он, стремительно выбираясь из ванны.

Я сразу же последовала за ним, натягивая на мокрое тело платье.

— Брат мой, — закричал Агова еще громче, и у меня внутри похолодело от паники в его голосе.

— Я иду, брат мой, — крикнул Рисве в ответ и, прыгая на одной ноге и натягивая по ходу штаны, направился к выходу. Естественно, я тут же прицепилась следом.

Агова обнаружился стоящим под нашим тиродом, прижавшись спиной к одному из столбов, и монотонно бьющимся об него затылком, что и производило те самые ритмичные звуки, сотрясавшие весь дом. Выглядел он бледным, несмотря на бронзовую кожу, измученным, с запавшими щеками и безумными, широко раскрытыми глазами.

— Что случилось? — встревоженно спросил Рисве, мягко, но настойчиво отстраняя брата от столба.

— Моя Сиох… наш ребенок… ему пора появиться, — сбивчиво и потерянно пробормотал мужчина.

— Ты дождался, брат, — стиснул мой энгсин близнеца в медвежьих объятиях, но тот внезапно оттолкнул его.

— Она кричит, Рисве. Так кричит, что я слепну от боли и мой зверь рвется наружу. Вали прогнала меня, велела держаться подальше. Но я почти не владею собой, я причина такой муки моей Сиох.

— Боль во время родов — это нормально. Скоро все закончится и для вас двоих настанет время чистой радости, — попыталась вмешаться я, но, похоже, Агова был абсолютно не в состоянии меня слышать.

Издалека действительно донесся отзвук женского крика, и, услышав его, брат моего энгсина вцепился в плечо Рисве так, что пальцы побелели, и затрясся всем телом, меняясь в лице.

— Я сейчас опасен, брат, — прорычал он сильно просевшим, огрубевшим голосом, и слова были едва различимы. — Помоги мне.

Мой муж обхватил практически повисшего на нем, содрогающегося и порыкивающего Агову поперек широкой груди и нервно посмотрел на меня.

— Мне нужно вывести его ненадолго прочь с Сокровенной земли, Софи, — быстро сказал он, будто извиняясь. — Но я обещаю, что постараюсь к ночи…