Моя книга выстроена на наблюдениях речевых ситуаций, сделанных за 25 лет мною и рядом других людей.

Читатели сообщают, что книга «Переосмысление заикания» помогла им пересмотреть свое восприятие проблемы, так что сегодня они видят свое нарушение не просто как дефект речи, а как систему, включающую в себя все, чем они являются.

Большинство из нас – люди привычки, и наиболее явственно это проступает, когда речь идет о способности к наблюдению. Кто-то, к примеру, несется как ужаленный и кричит: «Вы видели, что сотворил Боб?!» И начинает обвинять Боба во всех мыслимых и немыслимых грехах. И Боб у него неправ. И Боб у него безмозглый. И Боб то, и Боб это. И как же легко принять чужое мнение о Бобе, особенно если человек говорит все это с убежденностью. Потом мы налетаем на Боба, и бедному Бобу крышка. Мы уже обозлены на Боба, хотя и не знаем наверняка, что же он сделал из того, в чем его обвиняет наш приятель. Мы начинаем интерпретировать все то, что Боб говорит и что он делает, через призму гнева, потому что Боб ведет себя как-то «не так».

То же самое происходит и при заикании. У нас есть ситуация, когда наша речь «зависает». Мы хотим говорить, но не можем. А кто-то ждет от нас каких-то слов. И на что же мы обращаем наше внимание? На речь, конечно. Мы рассматриваем проблему через призму заикания, поскольку что-то «не так» в нашей речи.

Выходим мы на улицу, садимся в автомобиль, заводим его, добавляем газу, но машина не трогается с места.

В чем проблема?

Следуя той же логике, мы, естественно, посмотрели бы на колеса.

Они не крутятся, потому что что-то «не так» с колесами.

Но в случае с машиной мы знаем побольше. Мы знаем, что колеса – это только часть системы, которая движет автомобиль. После того как мы убеждаемся, что колесам не мешает что-то там на дороге, мы расширяем наши догадки и обращаем внимание на другие части системы. Сцепление не работает? Что-то с дифференциалом? Поскольку нам уже доводилось заглядывать под капот, мы знаем, что наш автомобиль это система, составленная из сотен деталей, находящихся в определенной связи друг с другом. Если одна или несколько из этих составных частей не работают так, как положено, конечным результатом будет то, что колеса не крутятся. Причина, по которой мы не зацикливаемся на колесах, в том, что мы видим автомобиль через призму «системы».

Привычные способы нашей оценки событий связаны с нашими знаниями и представлениями. Без привязки к эмоциям, понятиям, представлениям, намерениям и физиологии наше физическое поведение – это единственное, что мы можем видеть. А на основании увиденного сделать очень простой вывод, что в этом и кроется причина нашей проблемы. Если с нашей речью что-то «не так», то на нее и смотрим. Все логично.

Логопеды, которые сосредоточены главным образом на речи, вероятно, также вносят свой вклад в проблему, поскольку переносят фокус нашего внимания на физиологию речи. Более того, даже когда наши эмоции, понятия и убеждения как-то обсуждаются, они обычно представляются как результат заикания, то есть как вещи, которые должны быть рассмотрены, потому что мы заикаемся. Но это только половина правды. О чем обычно умалчивается, в основном по причине непонимания, так это о том, что наши эмоции, представления и убеждения могут также создавать скованность в поведении.

Причина, по которой эта вторая половина упускается из виду, сама по себе имеет много общего со словом «заикание». Это слово не имеет под собой конструктива, поскольку заостряет внимание только на нашем поведении, вместо того чтобы рассматривать движущие силы такого поведения, и, следовательно, не побуждает нас углубляться в корни проблемы.

Когда я рос в Нью-Йорке, я знал только четыре вида снега. Снежная каша – это когда сильный снегопад сопровождался дождем. Льдистый снег – когда поверхность снега обледенела и стала хрустящей и ломкой. Сыпучий снег – податливый и легкий, он всегда набивался ко мне в куртку, когда я катался. Но лучшим снегом был мокрый снег, потому что из него можно было лепить снежки, строить иглу и катать снеговиков. Таким образом, если бы вы меня пятьдесят лет назад спросили, сколько я знаю видов снега, я ответил бы вам: «Четыре».

А эскимосы имеют 26 различных названий снега, потому что порою их жизнь зависит от выявления тонких особенностей. Каждое название характеризует свое качество или состояние снега. Этот расширенный словарный запас дает эскимосу гораздо более точное представление о снеге, чем у какого-нибудь мальчишки в Нью-Йорке, который со снежком в руке ждет, когда соседский мальчишка выйдет на улицу. Эскимос может увидеть больше, потому что он смотрит на снег через окно, которое гораздо шире.

Какое отношение это имеет к тому, как мы воспринимаем заикание? Многие люди знают только «немного заикается» и «сильно заикается» – первый термин описывает легкие запинки, второй – привычные ступоры и судорожные проявления. Оба термина используют общее слово «заикается», которое предполагает, что это ветви одного и того же дерева.

Оба вида речевого поведения могут показаться похожими, но на самом деле они очень разные, и объединение их под вывеской «заикание» вынуждает нас делать предположения и придумывать связи, которые могут быть, а могут и не быть. Из-за этой возможной путаницы я счел нужным внести свои пять копеек – новое слово bobulating (запинки), чтобы подчеркнуть существенное отличие между ступорами и спотыканиями, которые возникают, когда человек расстроен, запутался или сбит с толку. В следующем примере обратите внимание на то, насколько понятнее, когда у нас есть два слова для обозначения сходных по звучанию вариантов произнесения, которые в действительности весьма и весьма различны.

Четырехлетний Ричи летит к своей маме и кричит: «Мамочка! Смотри, я нашел од-од-од-одуванчик!»

Что мы видим?

Ричи возбужден, его захлестывают эмоции, он борется с новым для него сложным словом «одуванчик». В то же время его речь совершенно свободна. Он сосредоточен на том, чтобы сообщить о своем открытии. В этот момент мир для него не менее увлекателен, чем для Томаса Эдисона в тот момент, когда он соединил два провода и заставил впервые в мире засветиться лампочку.