Отбросив глупую мысль в сторону, я поворачиваюсь к Эмме. Та играет с Ники — пытается сделать так, чтобы он схватил ее за палец, но малыш не хочет. Сев рядом с ней, я улыбаюсь ему, и он тут же смотрит на меня.

Его голубые глаза совсем как у его папы. Я машу ему пальцем.

— Привет, Ники. Я Лейла, — мальчик ерзает и пускает слюну. — Мне нравится твой жилет. Он фиолетовый, — я улыбаюсь, и в ответ он расплывается в беззубой улыбке. — А ты знаешь, что фиолетовый цвет — мой любимый? Я его обожаю. Смотри! — я показываю на свою шубу, и он послушно смотрит, по-прежнему пожевывая кулачок. — Я тоже надела фиолетовый, хоть и другого оттенка. Но знаешь, фиолетовый в любом случае самый красивый.

Ники хихикает, будто понимает. Усмехнувшись, я снова машу пальцем, на этот раз близко от его носика пуговкой. Малыш тут же хватает меня за палец своей мокрой ладошкой и сияет от восторга.

Я делаю губами «О», и он повторяет за мной, и ниточка слюны спускается ему на подбородок.

— Ты меня поймал!

— Почему он меня не схватил за палец? — шепотом спрашивает Эмма.

— Потому что я гораздо круче тебя.

Мы обе встаем, но я не спешу поднять взгляд и задерживаюсь им на ботинках Томаса. Такие же — черные с серой подошвой — были на нем и в тот вечер. Носками они повернуты сейчас в сторону бордовых сапог Хэдли на низком каблуке, а ее смотрят на дверь. Я вспоминаю носки нашей с Томасом обуви, показывающих друг на друга.

А в том, что их стопы указывают в разные стороны, я вижу нечто неправильное. Это вызывает у меня плохое предчувствие.

Кожу головы, шею и позвоночник горячо покалывает. Я знаю, Томас смотрит на меня сейчас своими великолепными глазами. Внутренне сжавшись, я поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. На миллисекунду между нами устанавливается связь, и я тут же все понимаю. Понимаю, что скрывается в глубине его глаз. Понимаю резкость его черт, мне становится ясен каждый момент поджатых губ и пульсирующих вен.

Я понимаю все. Почему он не выглядит самым счастливым на свете.

До меня даже доходит смысл стихов Томаса. «Анестезия» — про одиночество, разбитое сердце и безответную любовь. Эти стихи про него, про меня и про таких людей, как мы.

От этого ужасающего понимания мое сердце колотится быстрей.

И в этот момент Ники что-то бормочет и хнычет. Его пухлые щечки подрагивают, когда он засовывает в рот свои пальчики. Печаль этого малыша причиняет мне боль, хотя я познакомилась с ним всего несколько минут назад.

Эмма смотрит вниз и хмурится.

— Ой, нет, ему, наверное, нужно к мамочке.

Готова поклясться, что Хэдли вздрогнула. Что происходит?

Томас тоже это замечает и больше не может стоять спокойно. Поставив кружку на стойку, он наклоняется и берет Ники на руки. Прижимает его к груди и, поддерживая головку, начинает укачивать. Его движения ловкие и опытные.

— Думаю, нам пора. Тем более уже время кормить Ники, — говорит Томас.

Мы прощаемся, и Томас с Хэдли уходят. Пока Эмма заказывает кофе, я наблюдаю, как на расстоянии друг от друга они идут по Альберт-стрит. Томас толкает впереди себя коляску, а Хэдли кутается в пальто и постоянно убирает светлые волосы за уши. Когда поскальзывается на ледяной корке, Томас подается в ее сторону, чтобы поддержать, но в последнюю секунду она уворачивается и выпрямляется. Хэдли продолжает идти, будто ничего не произошло, а Томас остается чуть позади.

С замиранием сердца я понимаю, что Томас похож на меня. Он безответно влюбленный.

В течение нескольких последних недель моими ночами завладел Томас. Я думала только о нем, но сегодня все иначе. Сегодня в мои мысли вторгся Калеб. Те пугающие, не оставляющие возможности нормально вдохнуть, связывающие в узел душу чувства, которые я к нему испытываю, словно вырвались наружу.

В памяти всплывают фиолетовые цветы, стоящие на подоконнике в том странном доме, где меня оставил Калеб.

Большую часть дней я не вспоминаю об этих цветах, но сегодня не думать о них просто не могу. Не могу не думать о том, какие красивые они были и как мне не хотелось их видеть, ведь тогда я была разбита горем. Я ненавидела эти цветы за то, какие они были манящие и нежные. И прямо сейчас моя боль умножается в тысячу раз, как будто мне грустно не только за себя, но и за кого-то другого.

Томас Абрамс для меня больше не тайна. Он всего лишь безответно влюбленный мужчина. Это разрушает все додуманное о нем и разбивает мое сердце на миллионы частей. Взяв его книгу, я еще раз читаю стихотворение. Будто языком зализываю раны на его сердце и душе.

Теперь, когда я знаю тайну Томаса, влечение к нему должно исчезнуть… но нет, оно по-прежнему живо. Из-за этого мне хочется бежать, бежать, бежать, до тех пор пока я не найду его и не спрошу: «На что похоже это чувство? Ты так же одинок, как и я? Потерян и разозлен? Ты такой же сумасшедший, как я?».

Мука, гнев, любопытство, боль от разбитого сердца… все это выплескивается из меня на лист бумаги. Мои дрожащие пальцы порхают над ним, пока я пишу свое первое в жизни стихотворение.

Для Томаса.