Любовь пугает. Она всесильна, внушает благоговейный ужас и меняет жизнь. Для такого человека, как я, все это слишком. Я видел ее, верил в нее, но чувствовать любовь никогда не хотел.

А в момент, когда увидел эту девушку, все перестало иметь значение: о чем я думал и чего якобы хотел. Я влюбился в нее с первого взгляда.

В Хэдли.

Она просто шла по коридору и в обеих руках несла какие-то книги, а ее светлые с медовым оттенком волосы развевались от быстрой ходьбы. Шла она нахмурившись, поэтому мне захотелось провести пальцем по ее лбу и разгладить морщинки. В Хэдли было что-то такое, имеющее со мной связь и обращавшееся ко мне напрямую. Может, ее походка — она съежилась и будто укуталась во что-то невидимое. Или приоткрытые от напряженного дыхания губы. Что бы то ни было, оно взывало ко мне, к чему-то, живущему внутри, о чем я даже не знал, — возможно, к инстинктивному желанию ее защитить. Хэдли прошла мимо, не удостоив меня даже взглядом и не зная, что одной лишь морщинкой на лбу изменила мой мир.

Спустя годы мои чувства остались прежними. Я вижу множество морщин на ее лбу и опущенные уголки губ и хочу уничтожить причину ее несчастий.

Проблема в том, что причина — это я.

И на ее красивом лице появилось еще больше морщин. Они немного смягчаются, когда Хэдли молча слушает, что ей говорит Грейс, жена Джейка, но от натянутой улыбки тут же появляются снова.

Хэдли похудела, сияние кожи потускнело, а темные круги под глазами придают ей затравленный вид. Глядя на эти внешние признаки истощения, я чувствую себя беспомощным и злобным — на себя или на мир, не могу четко сформулировать.

В затылке пульсирует сильная боль. Я уже знаю, что совсем скоро разболится вся голова.

— Ты в порядке, приятель? — спрашивает Джейк и кладет руку мне на плечо.

Мы ужинаем у Грейс с Джейком. Это что-то вроде добрососедского жеста. Хэдли с Грейс о чем-то беседуют рядом с кухонным островком, хотя говорит в основном Грейс. А мы с Джейком сидим здесь, на диване в гостиной.

Бутылка пива приятно холодит разгоряченную руку, когда, сделав большой глоток, я отворачиваюсь от своей жены.

— Ага. Все в норме.

— Ты же ведь знаешь, да, что можешь поговорить со мной? — он переводит взгляд с меня на Хэдли и обратно.

От желания Джейка вмешаться я скрежещу зубами. Но на самом деле это не вмешательство, — говорю я себе. Джейк из тех, кто просто беспокоится о других, вот только я не готов выкладывать обо всем, что на душе. У слов есть власть делать происходящее реальным. Как некоторые люди не рассказывают о своих ночных кошмарах, чтобы те не стали частью их реальности, так и я никому не рассказываю, что не так в моей жизни и браке.

— Тут не о чем говорить. Все в порядке.

Почувствовав мое напряжение, Джейк примирительно поднимает обе руки вверх.

— Ладно. Настаивать не буду, — говорит он и тоже отпивает пива. — Знаешь, Сара тебя ненавидит.

Радуясь смене темы, я отвечаю:

— Сара всех ненавидит.

— Да, но не все спорят с ней на педсоветах и не все указывают на — цитирую — «дерьмовый учебный план». Только ты.

— Но он и правда дерьмовый.

— Ты не собираешься облегчить себе жизнь и отношения на работе, да? — покачав головой, Джейк добавляет уже серьезно: — Ты не можешь так себя вести сейчас, Томас. Не можешь отправить мне сообщение и уйти, в то время как я собирался познакомить тебя со всеми. И оскорблять своих коллег ты тоже не можешь себе позволить. Ты больше не поэт. Ты учитель. Командный игрок.

Больше не поэт.

В намерения Джейка это не входило, но меня его слова все равно задели. Пульсирующая головная боль усиливается и вот-вот взорвется тысячами разных мыслей. От этого я чувствую себя усталым, скорее даже вымотанным — подобное чувство возникает, когда я часами напролет работаю над стихотворением, правлю и оттачиваю, пока оно не засверкает… или пока не сдаюсь, потому что мои слова иссякли.

— Да. Я знаю, — запустив руку в волосы, вздыхаю я. — Я понимаю, что ты делаешь мне одолжение. И не хочу все испортить. Этого больше не повторится.

Я абсолютно серьезен. Если эта работа исправит все мои ошибки, я с ней справлюсь.

— Хорошо, — говорит Джейк и поднимает свою бутылку в мою честь. — Как студенты? В этом году вроде приличный набор, да?

Вопрос Джейка срабатывает триггером, и я сразу же вспоминаю Лейлу — и сознание без моего участия делает слайд-шоу ее образов. Ехидная дикарка с фиолетовыми глазами. Ее громкий и безудержный хохот. Струящийся между пухлых губ дым. Дикие кудри темных волос, которые никогда, наверное, не лежат спокойно. И эти ее фиолетовые шубы… Да кто сейчас вообще носит шубы? Ее голос достает из самых глубин моей души давно погребенные слова. Эти слова беспощадны. Они не дают смириться с тем, что я больше не поэт.

Я не могу им быть — новую судьбу я выбрал себе несколько месяцев назад, — но слова приходят ко мне благодаря ей, словно она моя муза. Вот только мне не нужна муза. Как и поселившаяся в моих мыслях Лейла Робинсон.

Не в состоянии больше сидеть расслабленно, я сильнее обхватываю бутылку, и делаю еще один большой глоток пива.

— Ага. Приличный, — отвечаю я на вопрос Джейка.

— Это плохо, что ли? — положив руки на пояс, он бросает на меня многозначительно взгляд. — Ты там полегче. Не каждый из них будущий Хемингуэй. Смотри на настрой, а не на талант.