Скажи мне вот что, дорогой читатель: как узнать у лучшей подруги, лесбиянка ли она, если она явно не готова рассказать об этом?

14:45

Я тайком пишу этот пост на уроке информатики, потому что я бесстрашная бунтарка, которую никак не усмирить. В любой другой день я бы дотерпела до дома, где бы устроилась в своей комнате размером с картонную коробку с горкой конфет с арахисовой пастой, но это чрезвычайная ситуация.

Во время обеда я разговаривала с Дэнни. Это правда. Он действительно в меня влюблен. И это катастрофа небывалых масштабов. Наш разговор был примерно таким:

Я: «Чувак, что происходит? В последнее время ты ведешь себя как-то странно».

Дэнни: «Что?»

Я: «Дэнни».

Дэнни: «Меня просто бесит, что вы с Аджитой постоянно обсуждаете парней».

Я: «Мы с Аджитой обсуждаем парней с одиннадцати лет. И раньше тебя это не волновало».

Дэнни: *краснеет и долго молчит*

Я: *так же долго молчу, не желая с ним ссориться*

Дэнни: «Ну а сейчас это меня беспокоит».

Я: «Почему?»

Дэнни: «Не знаю».

Ты можешь сказать, что это не похоже на обычное признание в любви. И да, пока печатала наш разговор, я тоже задумалась, правильно ли все поняла. Но, хотя, возможно, это покажется излишне самолюбивым, остаюсь при своем мнении. Он влюблен в меня. И у меня есть доказательства.

Во-первых, когда я поинтересовалась, почему он так странно себя ведет, он выпалил ответ со скоростью света. А значит, он ожидал, что я об этом спрошу. И знает, что ведет себя странно. А потом, когда я чуть сильнее надавила на него, он провалился, как игрок в покер с парой двоек. Поверь мне, я прекрасно знаю Дэнни. Он точно что-то скрывает.

Во-вторых, он покраснел. Дэнни ни разу в жизни не краснел. Собственно, он такой бледный, что я даже предполагала, что его кровь бесцветная, как физраствор в капельнице.

В-третьих, он сказал: «Не знаю». Но уверяю тебя, Дэнни – самый занудный сын проповедника на планете. Возможно, во всей Солнечной системе. Поэтому такие слова ему совершенно не свойственны. Он просто не знает, что сказать.

Я не уверена, как мне относиться к таким переменам. Думаю, в большей степени мне грустно: меня пугает все, что может поставить под удар нашу дружбу. Все знают: безответная любовь – рак дружеских отношений. А я ни капли не влюблена в Дэнни. Я люблю его как надоедливого кузена или хомяка, требующего особой заботы, но уж точно не влюблена в него. Не думаю.

А может, все-таки влюблена? Может, мне просто не хватает какого-либо знака. Может, тошнота, охватывающая меня, когда он отрыгивает национальный гимн, вызвана не отвращением, а глубоко спрятанным влечением. Может, нам так комфортно друг с другом, что я даже не стесняюсь совершать видеозвонки из туалета, потому что мы родственные души. Я, конечно, не так представляла себе свою первую великую влюбленность, но действительно ли стоит ждать эпической истории, как в «Дневнике памяти», в наши дни в моем возрасте?

А как ты понимаешь, что втрескалась в кого-то?

[Я не уверена, стоит ли тут использовать «втрескаться», но оставлю, как было в блоге.]

21:16

В четверть десятого в пятницу вечером, вместо того чтобы трясти хаером на концерте и/или употреблять наркотики ради забавы, я беседую с Бэтти в гостиной за чашкой какао.

Наша гостиная не больше сарайчика в саду. Стены оклеены странными рельефными обоями, какие встречаются в старых деревенских домах. Наш бархатный диван мы нашли на улице, после чего, осмотрев его (не поели ли его термиты), накрыли одеялами и подушками из благотворительного магазина. На пособие, выплачиваемое за опеку, и заработную плату у Марты не купишь мебель из IKEA, слыша про которую, мистер Рузенквист, наверное, содрогается по причине своего шведского происхождения.

А еще у нас есть один из тех старых телевизоров, которые в толщину больше, чем в высоту, и нет кабельного телевидения. Но хотя бы есть Wi-Fi, за установку которого у нас была война с Бэтти. Примерно как во Вьетнаме, только с большим количеством воды.

Мы сидим в трениках на бархатном диване. Она вяжет, положив морщинистые ноги мне на колени, а я массирую ее ступни. Бэтти стонет, как только я задеваю ее выпирающие косточки. И мне в тысячный раз становится жаль, что я не могу пойти на тяжелую работу вместо нее. Когда я вернулась из школы, то обзвонила все места, где оставляла свое резюме, но никто не захотел меня нанять. Даже Марта.

Я принимаюсь красить Бэтти ногти ярким лаком цвета фуксии и рассказываю ей о ситуации с Дэнни. Она не притворяется удивленной. Даже Дамблдор смотрит на меня так, словно говорит: «Тоже мне новость, это было написано на его лице еще в начале лета, а теперь подай-ка мне одну из этих конфет с арахисовой пастой или я выпущу Авада Кедавра в твою задницу». Она спрашивает, как я к этому отношусь, и я повторяю, что безответная любовь – это рак дружеских отношений, и, возможно, на самом деле влюблена в Дэнни, но принимаю это чувство за легкий желудочный грипп. После этих слов она замирает.