Поэтому со всей заботой и проницательностью говорю:

– О-о-о. – Затем повисает неловкое молчание, и, собравшись с мыслями, я добавляю: – Почему ты сказал это мне, а не кому-то другому? Мы никогда не разговаривали до этого вечера, хотя уже знаем патронусы друг друга. Как ты можешь доверять мне? Ну, полагаю, это же секрет.

– Ты мне нравишься, Иззи, – пожимая плечами, говорит он. – Ты забавная и все такое. Но я вижу, что ты напрягаешься рядом со мной. Вот и сказал тебе о личном в надежде показать, что я не такой придурок, как все думают.

Я считаю его логику корявой, потому что я могу оказаться мстительной психопаткой и растрезвонить всем об этом. Конечно, я не стану этого делать, но откуда он знал, что я не настолько ужасна? Кроме того, можно быть и девственником, и придурком, поэтому все это не укладывается в моей голове.

– Спасибо, Вон. Я чувствую себя… польщенной? Так говорят?

Он улыбается и молчит.

И, по большей части потому, что не знаю, что сказать или сделать, я залпом допиваю пиво, а затем целую Вона. Да, я провоцирую его, но мне и самой хочется. И это оказалось ошибкой. Ведь если ты хоть однажды выпивала за раз три четверти стакана газированной жидкости, то знаешь, что произойдет дальше.

*отрыжка*

Че-е-е-е-е-ер-р-рт…

Я отстраняюсь, и мои щеки загораются так, что могут посоперничать с огненной магмой вулкана Этна.

Очередной поворот сюжета: Вон не ведет себя как задница, а просто смеется и говорит:

– Полагаю, теперь мы оба знаем что-то стыдное друг о друге.

Я собираю всю свою серьезность, удивляясь, что способна на это в данной ситуации.

– Быть девственником не стыдно, Вон. Ты же знаешь?

– Расскажи это парням из баскетбольной команды.

А потом он снова целует меня, и это совсем не ужасно. На самом деле это приятно, действительно приятно, к тому же он пахнет свежестью, а его губы настолько мягкие и сладкие, Иисус из Назарета…

Ты знаешь, что будет дальше. Да, я забираю его девственность на скамейке в саду.

Совет Иззи О’Нилл: никогда не исполняй такой трюк.

12:42

Бэтти, как настоящая спасительница, только что постучала в мою дверь с бутербродом с беконом и стаканом апельсинового сока с мякотью, а затем потребовала подробностей вечеринки. Я рассказала ей сокращенную версию. Она так сильно смеялась, что, наверное, заработала себе грыжу. [Многим, наверное, покажется странным, что я рассказываю бабушке о своих сексуальных похождениях, но она всегда нормально к этому относилась. Вообще, она считает, что мама (ее дочь) вела жизнь святоши, но затем умерла в двадцать четыре года, поэтому я могу наслаждаться жизнью, ведь ее могут отнять в любой момент. Думаете, мне хочется у ворот рая/ада вспоминать о всех вещах (читай: людях), которых я не получила?]

[Оглядываясь назад, я думаю, что, возможно, в секс-скандале есть доля вины моей бабушки.]

Так вот. Помнишь Карсона Мэннинга? Горячего-не-в-пугающем-смысле шута класса, который любит рисовать альпак? Да, его.

Когда мы с Воном вернулись в дом, мы не выглядели, как в тех фильмах, где по одному только виду можно понять, что люди только что занимались сексом. Из моих волос не торчали веточки, а колени не были испачканы землей.

Как и Вон тридцать секунд назад, вечеринка, судя по всему, достигла кульминации: несколько человек спят по углам, примерно столько же подпирают шкафчики на кухне, а из колонок доносятся мягкие переливы регги, которое я не ненавижу. Стекла в окнах запотели так, что ничего не разглядишь, а пол усеян пластиковыми стаканчиками.

Я скрываюсь, чтобы найти Дэнни (черт возьми, Дэнни!) и Аджиту, оставив Вона на кухне с Бакстером и несколькими баскетболистами. Я благодарна Вону, что он не делает ничего непристойного перед моим уходом. Ну, типа не сжимает мою задницу. Романтика в стиле «улюлюканья строителей» меня совсем не прельщает. Понимаю, что некоторым это покажется необоснованным и абсурдным, но это так.

Когда я разыскиваю Аджиту, она со скучающим видом сидит в той же самой позе на диване и играет на телефоне. Быстрый осмотр комнаты показывает, что Карли все еще считается пропавшей без вести.

– Где Дэнни? – спрашиваю я, слегка опасаясь ответа из-за его неизбежного гнева.

Она многозначительно приподнимает бровь, как Будда или другая мудрая религиозная фигура, а затем указывает в его сторону.

Ура! Дэнни облизывает гланды младшей сестры Мишель Обама! Это отличная новость. Он больше не вправе, как судья Джуди [16] , осуждать мои романтические выходки. Я подхватываю еще одно пиво и сажусь на диван. Мы с Аджитой принимаемся играть в «Эй, закрой лицо!»: издалека наблюдаем за чьей-нибудь беседой и, импровизируя, придумываем, что они говорят. Каждый берет на себя одного человека. Проигрывает тот, кто не знает, что сказать, и медлит, а потому слышит: «Эй, закрой лицо!» Да, это специфическая игра, в которую абы где не поиграешь.

Посреди нашего эпического диалога – спора о том, отличается ли тертый сыр по вкусу от его кускового собрата [несложно догадаться: я предпочитаю тертый из-за моей врожденной лени], – к нам подходит Карсон. Поскольку мы с Аджитой обе любим соперничать и никто из нас не хочет проигрывать, мы продолжаем и продолжаем, и продолжаем, наше жаркое обсуждение достоинств тертого чеддера. И Карсон не находит, что сказать. Он не пытается вставить и слова, хотя даже не догадывается, что попал на конкурс импровизации. Может, у него просто нет своего мнения о сыре. Это кажется мне странным.