Стивен: Я знаю, что жизнь почти не готовит нас к подобным ситуациям. По крайней мере не существует никакого очевидного ответа. Однако любовь, существующая между вами, мягким шёпотом обращается к вам из сердца – в той мере, в какой вы способны открыться ей и просто слушать, – и подскажет, как правильно поступить в этой ситуации прямо сейчас. В каждый новый миг, в каждом состоянии, в каждой ситуации возникает новая истина, и всё, что мы можем сделать, – это позволить своему сердцу откликаться на происходящее так, как оно считает нужным. И неважно, что через миг безжалостный голос вины, доносящийся из ума, возможно, будет настаивать на том, что мы «должны» поступать иначе…

Мать Тома: Прошу прощения, что вас перебиваю, но сейчас вы говорите, и я смотрю из окна на лужайку, и там идёт снег – первый за эту зиму. Фрэнк так любил первый снег. Он часто ходил на прогулку в берёзовый лес за нашим домом. Он возвращался домой, вдохновлённый «невероятной красотой мира», как он любил говорить. Но теперь он уже никогда не отправится на прогулку в лес. Ведь он не способен даже увидеть этот снег, и я не представляю, во что теперь превратилась его жизнь. И что мы делаем, когда не позволяем ему умереть. Возможно, его ожидают иные берёзовые рощи.

С.: Что ж, что бы вы ни решили делать, пусть ваше решение будет осознанным. Слушайте своё сердце, и пусть голоса ума, полные гнева и страха, предстанут перед вами в истинном свете. В таких обстоятельствах совершенно естественно, что временами гнев и смятение, вина и разочарование выходят из-под контроля. В этом даже нет ничего необычного. Однако в каком-то смысле вы имеете дело с тем же импульсом, с которым вы столкнулись в больнице, когда врачи, в силу своей вины и смятения перед жизнью, сказали: «Если вы не сделаете, как мы хотим, вам придётся уйти». Когда мы сострадаем, мы не просто забалтываем чужую боль. Это, скорее, жалость: страх боли в себе и других. Сострадание – это способность сохранять открытость сердца к страданию другого человека, какое бы ни было его проявление в вашем конкретном случае. Не существует никаких правил, облегчающих принятие этого решения, – стоит лишь довериться тому, что, как подсказывает сердце, является правильным. По существу, в этой ситуации нельзя поступить неправильно. Можно лишь с любовью встретить невозможное – так, как позволяет эта любовь.

На следующий день в полдень позвонил разъярённый Том: «Ночью кто-то решил самостоятельно дать папе антибиотики. Им наплевать, страдает он или нет, они лишь хотят, чтобы он подчинялся их желаниям».

Мы немного рассказали Тому о том, как мы работаем с пациентами, находящимися в коме. (См. «Работа с коматозными пациентами».) Мы посоветовали ему сесть у постели отца и спокойно, искренне поговорить с ним, прислушиваясь к «тончайшим шёпотам». Так он позволит своему сердцу принять настоящее, не нуждаясь в том, чтобы указывать на источник происходящего или отыскивать его причины. «Просто позвольте своему сердцу разделить с ним этот миг».

Спустя три часа Том перезвонил и сказал:

– Я сидел у кровати отца и почти неслышно говорил с ним, рассказывал ему о том, что очень сильно его люблю и запутался, не зная, что делать дальше, и тут в палату вошла женщина, социальный работник, и сказала, что нам очень повезло и «вашему отцу теперь лучше»; это стало для меня последней каплей, я ужасно разозлился на неё и на это проклятое место. Им совершенно плевать на него, они действуют строго в медицинских рамках и не видят ничего дальше своего носа. Они понимают, что такое жизнь, не больше, чем все другие люди, которых я знаю. Они напоминают группу механиков, которые настаивают на том, чтобы двигатель работал, хотя машина уже не подлежит ремонту. Они заботятся лишь о том, чтобы мотор продолжал крутиться, даже если сама машина больше никогда никуда не поедет. А виной всему их эгоизм. Эта социальная работница, и правда, как будто с Луны свалилась.

Но вот что забавно: когда эта женщина ушла и я снова переключился на отца, то почти услышал, как он смеётся, обращаясь ко мне: «Не спускай с неё глаз, похоже, скоро она будет предлагать тебе криоконсервацию» (посмертная заморозка тела, позволяющая дождаться медицинского прогресса в будущем и затем уже разморозить человека для того, чтобы продолжить лечение). Я был немного удивлён, услышав что-то в ответ на свои слова, тем более такое, и почувствовал, как почти сразу же изменилось моё настроение. Теперь я знаю, что нужно делать. Несколько минут назад мы с женой договорились по телефону, что перевезём папу домой и позволим ему умереть так, как он хочет. Когда я сел рядом с отцом и безмолвно, в сердце, рассказал ему о нашем решении забрать его из больницы и перевезти домой, я смог почувствовать лишь ясное, спокойное «да». На самом деле можно сказать, что я ощутил его одобрение, если такое возможно. Всё это так странно. Я никогда в жизни не переживал ничего подобного.

С.: Похоже, вы настраиваетесь на ту волну, где решения принимаются, скорее, «интуитивно», чем на основании старых мыслей и привычек. Вы можете лишь продолжать продвигаться вперёд шаг за шагом, с любовью и чутко прислушиваясь, больше не принимая негибких решений, основанных на страхе и чувстве вины. Если вы забираете отца домой из чувства любви, тогда он будет находиться в лучших условиях; но если вы поступаете так из чувства долга или поскольку боитесь, что не делаете для него всего необходимого, возможно, ваше решение не позволит вам дать ему всё, в чём он сейчас нуждается. Позвольте любви принять за вас решение.

Через неделю нам поступил звонок от Тома, он сообщил:

– Хочу сказать, что пять дней назад я перевёз отца домой, и, мне кажется, он стал чувствовать себя лучше, чем раньше. Но вот незадача: врачи ввели ему недостаточную дозу антибиотиков, поэтому заболевание лёгких, от которого он страдал, вернулось в ещё более острой форме. И мы не вмешивались. Он умер прошлой ночью, и сейчас я чувствую лишь некоторое облегчение от того, что он больше не «заперт в теле», как, наверное, сказал бы он сам. И одновременно я удовлетворён тем, что мы сделали всё возможное в этих обстоятельствах. Эти последние несколько дней, которые мы провели с ним дома, прошли хорошо. Все мы заботились о нём, и мне кажется, будто бы он как-то об этом знал. Мы все были с ним рядом в день его смерти.