Один мой старый друг и поэт, вернувшись после трёхлетнего пребывания в Таиланде, где он жил в качестве буддийского монаха, привёз с собой учение Махаси Саядо о практике випассаны, или осознанности. Я сразу же ощутил, что, вероятно, мне нужно заняться такой практикой – более структурированной, если я хочу, чтобы мой ум однажды соединился с сердцем. И хотя я понимал, что из-за старых склонностей любая техника может превратиться в средство контроля и в механизм создания иллюзий о себе – чтобы за ними можно было спрятать свои заблуждения и страдание, – я ощутил, что эту практику можно выполнять из глубины сердца, а не поверхностно, на уровне ума, полного страха и противоречий.

Когда я приступил к практике осознанности, поначалу мне казалось, будто она только подстёгивает мыслительные процессы. Однако осознанность – это сосредоточение в настоящем, в новом свете раскрывающее махинации ума, которого мы почти не знаем. К большой моей горечи, я стал замечать, что мой ум сильно вовлечён в механистический процесс мышления, а из-за страха мне казалось, что медитация может свести меня с ума. Однако затем у меня возникла такая мысль: «Что ж, если учесть, сколько глупых и неверных поступков я совершал в прошлом – гоняя на автомобиле, устраивая уличные драки, злоупотребляя наркотиками и впадая в распространённые заблуждения сексуальной жизни, способны ли эти занятия медитацией на самом деле причинить мне большой вред?!» Итак, я поставил перед собой некоторые условия. Я дал себе три месяца на эту практику. Я решил, что если она только добавит в мою жизнь трудностей, через три месяца это станет очевидным. Через шесть недель первоначальный договор с самим собой – продолжать эксперимент, не вынося о нём суждений, стал не нужен. Практика прочно вошла в мою жизнь, уча меня просто наблюдать за вечно подвижным умом из сердца.

Конечно, первый вопрос, который у меня возник, был таким: в какой позе нужно сидеть, когда занимаешься медитацией долгое время? Фотографии йогов, которые закидывали ноги за голову, отбивали всякую охоту думать в этом направлении. Однако в ходе самой практики мне стало ясно, что смысл «поиска своей позы» заключается просто в том, чтобы занять такое физическое положение, в котором можно неподвижно сидеть, почти не отвлекаясь. Мне казалось, что в основе любой позы зачастую лежит склонность «позиционировать» себя так или иначе, поэтому я выбрал самое простое и незатейливое положение – на скамейке для медитации.

Когда во время медитации я стал пользоваться низкой скамьёй (на которую садятся, преклонив колени), то понял, что это лучшее положение для длительной практики, в котором проще всего сохранять неподвижность. Многие годы эта поза была для меня идеальной. Однако со временем мои колени стали слабеть, и в конце концов я понял, что из-за постоянного сидения на полу с согнутыми коленями у меня перенапрягались суставы, что делало позу исключительно неудобной. Когда я подолгу занимался медитацией, боль в коленях становилась настолько сильной, а вставать после практики было так трудно, что я решил изменить положение.

Существуют два типа боли, возникающей в связи с медитацией. Первый тип исчезает почти сразу после того, как вы встаёте. Такая боль – форма глубинного освобождения от стресса и облегчения, порой она может быть весьма сильной, но уходит после окончания интенсивной медитации. Другой тип боли иногда возникает, когда из-за продолжительной практики организм перенапрягается. Поскольку утренняя медитация в течение всего дня негативно сказывалась на моих коленях, я попробовал применять во время практики дзафу, дзен-буддийскую подушку для медитации, на которой нужно сидеть, согнув ноги перед собой, а не сидя на ногах.

Многие годы меня устраивала эта позиция, и мне удавалось подолгу сохранять неподвижность в так называемой бирманской позе, где ноги не кладут друг на друга, – они свободно и удобно лежат согнутыми на полу перед практикующим.

Однако со временем проблемы с позвоночником, с которыми я столкнулся в юности, пройдя через операцию в девятнадцать лет, снова неотвратимо заявили о себе. Любая практика – даже самая короткая – превратилась в медитацию на переживании боли. Да, такие медитации полезны, но они весьма утомляют.

В этот период мои занятия стали нерегулярными. Тогда я стал больше концентрироваться на боли тех людей, с которыми мы почти ежедневно общались по работе, заключавшейся в помощи умирающим, чем на достижении каких-либо собственных успехов. Это, скорее, была медитация на сострадании вселенской боли, чем традиционная практика осознанности. Однако осознанность живёт своей жизнью, и, когда человек однажды обретает её, она сохраняется, независимо от того, какие ещё практики или трудности входят в нашу духовную жизнь. Поэтому такое развитие открытости сердца также способствовало ясности ума.

Итак, после более чем двадцатилетней практики мне пришлось отказаться от подушки дзафу и пересесть на стул.

Я чувствовал себя профаном, сидя на стуле, наблюдая за подростковыми проявлениями ума, который боялся отказываться от представления о себе как о «йоге, восседающем на подушке». Время от времени я громко смеялся, замечая, с каким отвращением ум покидает свою безопасную территорию. «Как я могу практиковать непривязанность, если не могу сидеть в непривычной для себя позе?!» Медитация, судя по всему, стала чересчур предсказуемой. Она стала больше напоминать базовый лагерь альпинистов, чем исследовательскую экспедицию к следующему горному хребту. Когда я сменил позу, обнаружились определённые тонкие моменты искусственности, накопившейся во мне. Пришло время умирать. Подниматься над всякой мыслью о том, что можно спрятаться за образом «буддиста», вступать в неразделимый простор сердца. Переставать становиться кем-то и просто быть.