Новая поза на стуле стала для меня очень удобной, и при этом её весьма легко удалось усвоить – я садился, сложив руки на коленях и обеими ногами упираясь в пол, спокойно дыша, и погружался в созерцание настолько глубоко, насколько позволял момент. А поскольку благодаря этой позе моя медитативная практика всё больше и больше сливалась с повседневной жизнью, она также подарила мне немало озарений. Эта поза была настолько естественной, что каждый раз, когда я садился на стул, я невольно обращался к наблюдению за дыханием и пространством, в котором пребывает всё происходящее.

Когда медитация ещё глубже проникла в моё сердце, это вывело практику на совершенно новый уровень. Моя повседневная жизнь всё больше сливалась для меня с практикой.

Спустя пару лет медитации на стуле из-за дегенеративных изменений в позвоночнике я больше не мог и пяти минут просидеть на стуле, постоянно не меняя положения тела.

С изменением состояний тела менялся характер практики, хотя её суть всегда заключается в том, чтобы принимать ум в пространство милосердного внимания. Я перестал медитировать, сидя на стуле, и стал медитировать, лёжа на кровати.

Именно в этот момент, несколько лет назад, я стал совершенствовать и на постоянной основе применять целительные медитации, которые прежде были предназначены для наших друзей и пациентов. Каждый день я направлял в болезненную область исцеляющее милосердие и непосредственное внимание. И организм откликнулся: я исцелился.

Теперь я снова могу подолгу сидеть на стуле. И немного удаётся сидеть даже на подушке. Однако я не забыл о том, чему научился, и продолжаю, помимо прочего, медитировать в постели. Просыпаясь, я отмечаю, на вдохе или на выдохе происходит пробуждение, и углубляюсь в созерцание; поэтому я начинаю каждый день из глубины ясного сознавания. Я никогда не «жду момента, чтобы заняться медитацией».

Поиск, который поначалу был столь многообещающим и выглядел таким необъятным – исследование природы вселенной, – сузился настолько, что способен уместиться только на лезвии мига.

Быть целостным человеком сложнее, чем быть святым. Быть человеком – значит ни от чего не отстраняться и ничего от себя не скрывать. Это значит признать факт «полной катастрофы», по выражению грека Зорбы.

Когда психологи из Гарвардского университета отправились в Индию, вооружившись разнообразными психологическими тестами, чтобы оценить психику нескольких духовных личностей, достигших высокого уровня развития, оказалось, что некоторые из них были «на грани психического расстройства». Мощными техниками и сосредоточением, наработанным в ходе длительной практики, «прикрывались» многочисленные неразрешённые проблемы. Эти люди в совершенстве овладели методом, унаследованным от учителя своей традиции, однако их нельзя было назвать «целостными людьми». Это умелые ремесленники с глубокими неразрешёнными и не интегрированными проблемами, связанными с детством, отношениями с близкими, контролем, властью, сексуальностью и страхом. В них нет свободного проявления открытости сердца или ясности ума.

Джидду Кришнамурти говорил: «Святые не были в полной мере людьми. Большинство из них были, скорее, невротиками. Их развитие было односторонним. Учите юношей искусству слушания и обучения, а также искусству наблюдения. Если вам удалось это, вы научили их всему».

Когда по приглашению я оказался на трёхдневной конференции по психологии духовности, в которой участвовали некоторые из упомянутых выше психологов из Гарвардского университета, а также Его Святейшество Далай-лама, я всё больше проникался словами Далай-ламы: «Моя единственная религия – это доброта». Кроме того, он сказал, что «мы можем жить без религии или медитации, но мы не способны выжить без человеческой чуткости».

Поскольку ум склонен приписывать совершенство другим людям так же, как он приписывает несовершенство самому себе, я советую при выборе учителя всегда сохранять глубокое понимание того, что почитать следует учение, а не учителя. Бывают моменты, когда нужно оставить своего учителя, как сделал Будда, и двигаться дальше – к иному учению, чтобы следовать за своим сердцем и увидеть, что дух закалился и «урок усвоен». Но некоторые учителя, на тонком уровне привязанные к стремлению сохранить учеников, чтобы «не растерять свою аудиторию», рассказывают фантастические мифы о мучительной потере себя и используют нагруженные ассоциациями термины – скажем, сангха или сатсанг. Вспомню предупреждение Далай-ламы: «Остерегайтесь таких учителей!»

Порой можно услышать, как некий учитель приводит, вырвав их из контекста, слова Будды о том, что «90 процентов всей практики происходит в сангхе» (в обществе друзей, также следующих духовным путём). И действительно, иногда «совместная работа» с людьми, которые, как и вы, изо всех сил стремятся «не утонуть», обладает большой ценностью. Но практиковать так 90 процентов времени?! Едва ли. Вся наша работа совершается «наедине с собой», в сердце. Вероятно, стремление учителя к авторитету и наше неизбывное желание обрести идеальную семью приводят к тому, что мы сохраняем привязанность к этому утверждению – всё более и более тонкую. Это хорошие слова, но их важность несколько преувеличена.

Когда мы мудро выбираем учение, мы ценим учителя, но он не становится для нас продолжением собственной неуверенности и ненависти к себе. Мне всегда нравилось, что рассказывает о своих путешествиях по Тибету, куда она ездила в начале XX века, Александра Давид-Неэль, – она поняла, что учителей выбирают за их мудрость, а не за личные качества или дешёвые уловки. Она рассказывает, что если некий учитель 40 процентов времени находился в нетрезвом состоянии, то ученики просто делали вывод, что это проблема учителя, и учились у него в остальное время. Такие ученики выбирают учение со знанием дела и при выборе учителя проявляют немалую различающую мудрость.