Наше отрывистое дыхание заполняет утреннюю тишину. Вряд ли кто-то станет здесь проходить, но сама мысль о том, что это возможно, делает ситуацию накалённой.

Я запускаю руку в её шорты, всецело намереваясь довольствоваться лишь поддразниванием её через ткань бледно-розовых трусиков, которые определённо надеты на ней. Но этот план улетает в трубу, когда я чувствую, какая она мокрая, даже через ткань, и меня хватает всего на несколько дразнящих поглаживаний, прежде чем мои пальцы забираются под кружево, погружаясь в её скользкую влажность.

Оливия издаёт тихие мяукающие звуки, которые мне ещё не доводилось от неё слышать, и я обнаруживаю, что улыбаюсь, несмотря на стояк, который, кажется, готов прорваться через шорты. Я обожаю, как она получает удовольствие от моих пальцев посреди улицы, прижатая к дереву. Во всех других отношениях Оливия прилежная девушка, но не в этом, не с моими пальцами на её клиторе и членом, вдавливающимся в её зад.

И я люблю это в ней. Дерьмо. Кажется, я всё в ней люблю.

Её дыхание учащается, но она хватает меня за запястье.

— Я хочу тебя внутри.

Я издаю разочарованный стон.

— Презерватива нет.

Она качает головой.

— Я на таблетках.

В её голосе слышится сомнение. Она спрашивает, есть ли нам о чём беспокоиться. То, о чём прошлой ночью мы даже не задумывались спросить.

В ответ я стаскиваю её шорты и трусики, делая то же самое и со своими шортами, а потом мешкаю, желая дать ей больше секса у дерева со свисающей с лодыжек тренировочной одеждой, но затем она вдруг наклоняется вперёд, упирается ладонями в дерево, выгибает спину и бросает на меня через плечо похотливый взгляд исподлобья. Она хочет этого. А я до чёртиков хочу её.

Я хватаюсь за её бёдра, погружаясь в неё с такой силой, что она ловит ртом воздух. Затем, крепче взявшись за грёбаное дерево, она толкается навстречу ко мне, пока я беру её снова и снова, проводя руками по её бёдрам, заднице и вверх к груди, пока, наконец, не возвращаю их обратно вниз, где ласкаю её так, что у неё едет крыша.

Мне хочется, чтобы это длилось вечность, но мы зашли слишком далеко, и как только она вскрикивает, я следую прямиком за ней, освобождаясь так сильно, как никогда раньше, пока она сжимается вокруг меня.

Срань.

Господня.

Она почти заваливается на дерево, и на какой-то миг мне хватает сил только на то, чтобы опустить лоб между её лопатками, прежде чем я заставляю себя двигаться, натянув шорты сначала на неё, а потом и на себя.

Я поворачиваю её лицом к себе, привлекая поближе.

После того, что мы только что сделали, целомудренные объятья кажутся почти до смешного скучными, и, наверное, она тоже так думает, потому что вдруг начинает хихикать у моей груди.

— О Господи.

Я смеюсь вместе с ней.

— Итак. Это случилось.

Она запрокидывает голову, чтобы взглянуть на меня взглядом, близким к обожанию, и я чувствую такой сильный удар жажды, что он почти выбивает воздух из моих лёгких. Жажды не по её телу… впрочем, она всегда здесь, где-то прямо под поверхностью. А жажды по ней, её смеху и тому, как легко она ждёт от меня добра, потому что думает, что я хороший.

Где-то глубоко внутри демон увещевает меня, что я её разочарую. Что я разрушу её. Но впервые со времён Афганистана я задвигаю эту мысль подальше. Впервые я позволяю себе поверить, что моё прошлое — мои шрамы — не определяют меня.

Я целую её в лоб.

— Готова бежать обратно?

— Эм, только если у этих уродливых кроссовок, которые ты купил мне, есть встроенные колёсики. Или крылья. Я не могу бежать после такого, — произносит она, едва заметно кивая в сторону дерева.

Я притворно вздыхаю и протягиваю ей руку.

— Идёшь?

Она без колебаний принимает мою руку, сплетая свои пальцы с моими.

Последние три года я думал, что нет в мире ощущения лучше, чем возможность вновь начать бегать. Но я ошибался.

Гулять за руку с Оливией лучше. 

Оливия

Мне по-прежнему, как ничто другое, нравится проводить послеобеденное время перед камином в компании Пола. Вот только теперь, когда всё изменилось, то большое кожаное кресло не кажется мне таким идеальным, чтобы ютиться на нём.

Я довольствуюсь, закидывая ноги ему на колени, пока мы читаем. И, кажется, он ничего не имеет против.