23 апреля 1715 г. вступил в действие «Артикул воинский с кратким толкованием»407, представлявший собой первую попытку систематизации российских уголовно-правовых норм. В «Артикуле» слова лазутчик и шпион рассматриваются как синонимы, имеющие отрицательный семантический оттенок. Так, в главе «О измене и переписке с неприятелем» встречаем: «Никто из пленных да не дерзает письма свои сам запечатывать и тайным образом оныя пересылать… Ежели пленной против сего поступит… он подобно шпиону почитается или лазутчику, посланному от неприятеля, дабы о состоянии неприятельском уведомится, которые по воинскому резону и обыкновению повешены бывают»408. Здесь к термину лазутчик пришлось добавить пояснение «посланный от неприятеля», а шпион уже понимается однозначно: это враг. Буквально слово в слово этот текст был повторен в 16-й главе «Устава воинского» 1716 г. «О измене и переписке с неприятелем409.

В уже упоминаемой «Тилемахиде, или Странствовании Тилемаха, сына Одиссеева» 1766 года В. К. Тредиаковский не ограничился пояснением слова прелагатай словом лазутчик, а счел необходимым под буквой «ш» в «Указании вещам по алфавиту» привести следующее толкование: «шпионы, по-нашему лазутчики и подзорщики Адрастовы»410. Здесь, в поэтическом художественном произведении, однако, слово шпион применено к сторонникам Адраста, своим людям. На протяжении всего XVIII века это слово, скорее всего, по-разному воспринималось русскими людьми: военные раньше стали употреблять его для обозначения вражеского осведомителя, а в литературных кругах оно оставалось нейтральным.

Почти одновременно со словом шпион появляются производные от него: шпионство, шпионка, несомненно, с отрицательной стилистической коннотацией, что отразилось в воинских документах.

Летом 1704 г. в ходе Северной войны русскими войсками был взят принадлежавший Швеции город Дорпат (Дерпт). «Дерпские жители иноземцы ездят в уезд для покупки себе хлеба и всякаго запасу, – писал в докладе на имя Петра I обер-комендант Дерпта Кирилл Алексеевич Нарышкин в начале 1706 г., – а неприятель стоит тут же в уезде, и те дерптские жители всегда с неприятелем видятца, и от того опасно шпионства; а ежели их из города не выпускать, то им прокормитца нечем. И о сем что ваша милость изволит?»411. На докладе обер-коменданта Дерпта от 24 февраля 1706 г. Петр I написал: «Посылать их писма в уезд [осматривая] с русскими, а их не пускать»412. В течение нескольких лет после взятия города жители шведской национальности в значительной части были переселены во внутренние области России, но немцы и эстонцы оставались на своих местах.

В начале февраля 1706 г. главнокомандующий русской армией в Речи Посполитой Георг Бенедикт Огильви (генерал-фельдмаршал-лейтенант шотландского происхождения, на службе в русской армии был в 1702–1706 гг.) сообщил из Гродно, что им задержана женщина, подозреваемая в шпионаже. Дело оказалось запутанным. На первом допросе у А. Д. Меншикова женщине удалось отвести от себя подозрения в причастности к шпионажу, и ее поселили на квартире у скорохода Франциска. Позднее выяснилось, что женщину по личному распоряжению шведского короля отправили с письмом в Гродно, где располагался штаб русской армии. После этого она была переброшена обратно к шведам с письмами «от немцев» к Карлу XII. Затем женщина снова появилась в Гродно уже с письмами от шведского короля. Об этом говорит пространное письмо фельдмаршала Г. Б. Огильви на имя Петра I. «Из Гродня 2-го февраля. Женщина, которая в дозрении была, что от короля швецкого шпегом прислана, – писал Огильви, – при допросе сказала, что ее муж в Стародубском полку служил и к шведам пошол. А как прошлого лета под Варшавою шведы сасов [саксонцев] збили, король шведской… ее призывал и ей богатую награду обещал, ежели шпегом в русские полки пойдет, на что по ее воли… отвезена х князю Александру Даниловичю в Гродню. Князь ее к себе призвал и спрашивал, ежели она не в шпегах прислана, от чего она запиралась и сказала, что муж ее прапорщиком в Горбове полку… Вскоре после того паки ее князь Александр к себе призвал и жестоко допрашивал, но она постоянно всего запиралась, и после того к скороходу Францышку в дом отдана. В некоторые дни после того жестоко плакать почала, на что Францышкова жена причины сего плачю спрашивала, и она отвечала, что опасается смерти или полону мужа своего, а после б сего совершенно разсуждали, что она шпегом прислана; на что Францышкина жена ее тешила и печаль сию по взятым в полон росказывала, на что женщина смелея стала, дозналась, что от короля швецкаго нарочно прислана, дабы писмо, которое под подошвою имеет, в дому князя Александра Даниловича бросила, и оное писмо отдала Францышке, и он принял то писмо, будто немного на оном писме надлежит, однако же з двемя лекарями и с малым Францышком и с одним малым музыкантом прочли. После сего Францышка и жена ево оную шпеонку в лутчем поведении держали и несколко разов с собою кушать заставливали; и обещал Францышко, что ее уволнит, и дал ей денег 5 рублев… При сем вручил ей с 10 писем с приказом, дабы о тех писмах никому не сказывала; а те писма писали некоторые немцы»413.

На допросах, последовавших после одного из возвращений этой «бабы» из Швеции, складывалось впечатление, что она пытается оговорить многих людей, которые видели ее в первый раз. «Еще не можем подлинно ведать, – докладывал царю Огильви, – ежели женщина оная всех помянутых людей правдою обносила, или нет, понеже она блятка и з досады много говорити может; а то правда, что пятью [пять раз] в Гродню от короля швецкого прислана, что она признала, и для того ее для обрасца казнить велю»414. Заметим, что здесь наряду со словом шпеонка дважды употреблено слово шпег, естественно, с отрицательной коннотацией.

У царя Петра поспешное решение о казни шпионки вызвало недоумение и вопрос о том, нельзя ли через нее узнать о других шпионах, «которые покроются ее смертью, и у нас враги внутрь останутца». Он пишет: «Бабу шпионку, которая обличилась и разыскиваете, то зело изрядно; а что тут же пишете, что хощете оною казнить, и то зело противъно, ибо пишете, чтоб Францышку и протчих арестовать, а когда оная кажнена будет, то в ту пору, что с ними делать будете, и хто будет праф или виноват? Тако ж может быть, что еще и иныя есть, которыя все покроютца ее смертью, и у нас враги внутрь останутца, которая тем ворам ослаба яко нарочъна от вас им учинена будет. Чего для отнюдь не казнить, но пытать и держать еще ради лутчего розыску до указу»415. Несмотря на распоряжение «не казнить, но пытать», так и не было выяснено, с кем была организована переписка Карла XII: со шведскими военачальниками, содержавшимися в русском плену, или с иностранцами – «немцами», находившимися на русской службе, или это – самооговор человека, дававшего показания под пыткой.

От существительного шпег был образован термин шпегование – ‘шпионство’. А. И. Дашков, резидент при польском примасе Шембеке, сообщал в письме от 8 ноября 1707 г. ведавшему посольскими делами Г. И. Головкину о жалобах поляков на племянника Мазепы Войнаровского, разорявшего местности коронного мечника графа Денгофа, и о невозможности этому воспрепятствовать: «Казаки команды Вейнеровского полку Полтавского разорили так ево местности, что ни при чем подданным пребывать; кони, скот и все, что было, побрали… И сила в житье моем здесь малая, толко всяко приходит и просит, чтоб была справедливость. И мне от кого на войско справедливости чаят? Вы изволили удалится и ответ на писма тяжело. Не токмо чтоб была сатис<ф>акция в делах, и мне болши приписывают: для шпегования живу и не для управления… Ведомости зде посторонние имею, что король швецкой посылал до короля пруского с прошением, чтоб ему позволил пройтить чрез Прусы ево; которой весма отрекся и не позволил. Швед имеет намерение, чтоб итить, как реки замерзнут»416. Слово шпегование не закрепилось в русском языке, не стало термином разведки.

Боевое управление морскими силами – гребными и парусными судами – в годы Северной войны осуществлял командующий флотом (в последующем командующие эскадрами), от которого с началом боевых действий высылался специально назначенный корабль (или группа кораблей) для добывания данных о силах флота неприятеля и оборудовании театра военных действий. Речь идет о корабельной разведке, которая в период войны со шведами велась эпизодически и посылка кораблей осуществлялась лишь с личного приказа или разрешения царя. Весной 1705 г. вице-адмирал норвежского происхождения Корнелиус Крюйс был назначен командующим Балтийским флотом и командиром сухопутных частей на острове Котлин. Главной задачей Крюйса было не допустить захвата острова шведским десантом, что грозило полной блокадой устья Невы и уничтожением строившегося Санкт-Петербурга. В мае 1705 г. командующий Балтийским флотом вице-адмирал Корнелиус Крюйс испрашивал разрешение у Петра I (который имел младшее адмиральское звание шаутбенахта) провести корабельную разведку: «Також позволишь ли Государь, чтоб в июле и августе галеру, шняву [небольшое парусное торговое или военное судно] или бригантину для ведомости выслать, чтоб про неприятеля проведать, також как далеко оным судам за твои порубежные места ходить ?»417