Шрифт:
– Поговорить? А как же! Только я не вижу смысла, Дэн, – сказала она. Я понял, что она имеет в виду смысл жизни, существования и т. д., а не разговора. Ей требовался жизненный совет. А у меня с ними, к сожалению, было не очень.
– Ну, по-моему, стакан всегда наполовину полон, разве нет?
– Это когда в стакане что-то есть, – ответила она. – А у нас он, увы, пустой.
– Есть дом.
– Ну да. Больше похож на мавзолей, конечно, но все же не на улице.
Уровень стресса: сверхвысокий. Она напоминала банку с маринованными огурчиками – злобно бродившими огурчиками, готовыми вот-вот сорвать туго закрученную крышку.
– О чем ты думаешь? – спросила мама.
– Об обеде.
Она застонала. Хорошо, что не зарычала.
Хорошо, что не на улице. Все могло бы быть хуже. Хотя куда уж хуже.
Наш нынешний дом – массивный двухэтажный особняк в стиле викторианской неоготики – стоит в центре квартала из пяти домов блокированной застройки. Его фасад, словно обрезанный гигантскими фестонными ножницами, возвышается над соседними домами. На втором этаже – балкончик на кирпичных столбах со злобными малютками-горгульями: опираясь на локотки, они выглядывают отовсюду, глумливо усмехаются и строят рожицы. Он есть в книге про архитектуру Австралии – именно этот дом. Там его называют «выдающимся образцом». В доме очень мрачно – впору снимать ужастик. Красные кирпичи почернели от времени или от грязи, а может быть, и от того и от другого.
Въехали мы за пять минут.
В тот день я впервые увидел Эстель.
Невидимый за прозрачными шторами, я стоял в эркере, мечтая оказаться где угодно, лишь бы не здесь, вернуться на два месяца назад, обладать способностями мутантов и изменить ход истории, когда она прошла по улице, отрешенная и не подозревающая о том, какие сейсмические сдвиги порождает в моем сердце каждый ее шаг.
Эстель остановилась перед нашим домом и внимательно посмотрела на голые ветви платана у тротуара. А затем, убедившись, что ее никто не видит, стала кружиться, прижимая руку к глазам и глядя в обрамленное ветками небо.
Потом она зашла в соседний дом – чуть пошатываясь от головокружения, улыбаясь и унося с собой мое сердце.
Ей нравится такое небо.
4
Сегодня последний день – мы провели здесь все каникулы.
И вот чем я занимался:
1. Спал, как уже было сказано выше.
2. Пытался снова увидеть Эстель. Мелькнула несколько раз. Не встречались.
3. Наблюдал за Говардом. Говард – загадка. Говард все знает. Смотрит пристально. Говорит мало.
4. Слушал мамины реплики в телефонных переговорах с папой обо мне.
5. Переживал из-за них, из-за новой школы – как бы не думать обо всем этом…
6. Ходил по пятам за сотрудниками Общества охраны исторических зданий, проводившими инвентаризацию дома.
Занимавшийся мебелью Брайс был вечно не в духе, зато Поузи, отвечавшая за стекло и фарфор, показалась очень милой. Под конец ее доброжелательность достала больше, чем его пренебрежение. Она расспрашивала меня о планах на день, рассматривая оборотную сторону посуды и делая пометки типа «Пара тарелок. Ворчестерский фарфор. XVIII век». Мой неизменный ответ: «Да так», т. е. ничего, – вызывал обоюдную неловкость.
На исходе второй недели, когда разговор о том, что, будь сейчас лето, я бы мог пойти в бассейн «Фицрой», себя исчерпал, она сказала:
– Отличный способ завести друзей – это вступить в клуб. Чем бы ты хотел заниматься, Дэн?
– Читать. В основном. – И из любезности добавил: – Ну и шахматы. Только мне не нравятся люди, которые любят шахматы. По крайней мере, те, что мне встречались.
В последний день, когда все вещи в доме были инвентаризированы, снабжены ярлычками, обозначены номерами и застрахованы, Поузи упомянула телефон доверия для подростков.
– Нет такой проблемы, которую невозможно решить откровенным разговором. Порой в твоем возрасте все кажется хуже, чем есть на самом деле…
Я вздохнул.
– Дела не ахти, но я не суицидник. И друг у меня есть – он скоро вернется.
Когда есть друг, можно считать, что тебе повезло.
Моего друга зовут Фред, и на каникулы он уехал к матери. Она полгода живет в Лондоне, в Челси – изучает нижнее белье Георгианской эпохи в Национальной художественной библиотеке. Это тема ее диссертации, а не предмет фетиша.
Второе полугодие Фред будет жить с мачехой и с отцом – «Планом “Б”» и «Газелью».
В нашем переезде сюда всего два плюса, и один из них в том, что теперь я живу ближе к Фреду, так что будет здорово, когда он вернется.
– И вообще, – сказал я, желая успокоить Поузи, – кто будет приглядывать за Говардом, если я самовыпилюсь?
Для Говарда я – новый кормилец и поилец, поэтому он не выпускает меня из виду. Услышав свое имя, он сразу приходит в чувство – открывает глаз и навостряет ухо. Даже в своем привычном полубессознательном состоянии он точно знает, что происходит.