– Два-сорок, - буркнул, возвращаясь к смакованию Каторги через насечки на линзе.
– А до этого, пол солнца там и почти два - там, - не открываясь, указал на позиции в отдаленных местах, которые искатель, как не старался, но не разглядел.
– Тут лучший обзор.

– Больше ничего?
– вкрадчиво поинтересовался Цой.

– Больше ничего. Вон! Опять. У морд. Смотри.

Цой направил бинокуляр и навел резкость на треснувшие лики комедии и трагедии, столетиями охранявшие завалы здания с сорванной крышей в паре километров от них. Пожелтевшие у краев стекла позволили разглядеть тень, пронесшуюся между телами болвашек, но всего на секунду; рассмотреть толком не удалось. Ара бубнил, что мутный почти трое суток так носится, но смышленый, гаденыш, когда такие же за черту Ненормальной повыскакивали, так и рассыпались в пыль.

– А этот понял, чем кончит, если нос сунет, вот и мечется теперь. Зато вон, гляди, - шмыгал Ара, - граница-то какая. Захочешь, не проморгаешь.

Стрелок прав: прах выжег жирную кривую, за которой расстаться с жизнью легче легкого.

– Дома не задело?

– Да вроде как нет. Казематы точно, - усмехнулся.
– Ну и девку ты нам приволок. Яйцы у нее сплошная сталь. Хороша, слов нет, только нервная какая-то день ото дня.

– Сживетесь?

– Куда денемся...
– шмыгнул кривым носом, дважды сломленным винтовкой.
– На одной земле живем, ежжи. А ты не к ней?
– лукавая улыбка почти достигла ушей, но неподвижное лицо Цоя на раз осадило собеседника.

– Туда, - искатель кивнул на Обелиск.

Ара растерялся, не зная, куда уткнуть взгляд: в оптику, или в искателя. После краткого замешательства выбор остановился на последнем. Глаза поползли на лоб, слов не нашел.

– Пыльца есть? У меня кончилась, - помог Аре дать правильный ответ, предложив Бугая; патронов все равно не осталось. У того глаза загорелись от оружия Старого мира. Не сводя глаз с огнестрела, потянулся к сумке и вытащил оттуда кисет, хотел отсыпать немного, но передумал и вручил мешочек целиком.

– Где взял?
– скользил взглядом по прямым линиям и увесистому барабану.

– Там уже нет.

– А у меня теперь есть, - просиял Ара, пихая Бугая за пояс.
– Даже две!

Цой отдал кобуру в довесок, и счастье искателя Каземат не знало границ.

– До темноты дойдешь?
– спросил, наблюдая за ярким диском, готовым скатиться с небосклона.

Искатель кивнул.

– А как внутрь попадешь, уже знаешь?

Цой не ответил.

– Слушай, - погладил винтовку, - она у меня после километра чахнет самую малость. Если пойдешь по прямой, - двумя пальцами указал на изломленную линию главной улицы, - учти: я по левое, фу ты, по правое плечо буду. Помогу, чем смогу.

– Меня не пристрелишь?
– Цой с опаской глянул на Ару, сидевшего в обнимку с оружием. Он сардонически улыбнулся:

– А, не переживай, - отмахнулся, как бы успокаивая, - понять все равно не успеешь. От головы ничего не останется. Сам-то я не мажу. Но, на всякий случай, ты меня прости. Заранее. В любом случае.

Забив капсулы пыльцой, искатель попрощался и отправился к Ненормальной.

Ненормальная резала глаза жгучими цветами. Звуки природы доносились обрывками; пропадали, едва начавшись и также спонтанно возникали. Встретил единоглаза, мирно дергавшего траву у самой границы, но выпуклый глаз на лбу и два конусовидных рога, закрученных спиралью в разные стороны, не удивляли его так, как однажды удивила мутация, раскрасившая черную лошадь в белую полоску, или белую - в черную; очередная загадка. Искатель не рассказывал о той короткогривой кобыле; решил, почудилось.

Рассматривал то, что осталось от Оли - обрубок Обелиску насмех; таким не повоюешь. Стиснул рукоять с такой силой, что та заскрипела, и взгрустнул от мысли, что больше никогда не ощутит ее приятную тяжесть. Сел, поджав колени, перетянул ранец на грудь, извлек кости бесьей лапы и разложил перед собой. Поочередно прикладывал к руке и скреплял лоскутками шкуры, превращая кисть в когтистую клешню. Опробовал: взмахнул пару раз, рассек воздух, проткнул. Затянул веревки туже, и стало спокойнее; идет не с пустыми руками.

Опыление дурума окрасило землю алым. Шел, как по воде, неспокойной и загустевшей от крови. С трудом разобрал красные плоды щелкунчика и поспешил собрать, ночью не помешают.

Бросал в листья камушки. Красная пыль расползалась по воздуху и неспешно оседала. Натянул платок до переносицы и меньше вдыхал, не позволяя воображению разыграться. Глядел в оба, стараясь не пропустить мимо глаз ненормалии, которые изувечивали, сжигали и испаряли все, что попадало в невидимые сети. Помогали и болвашки, угодившие в капканы Каторги. Изуродованные кучи и горсти золы служили наглядным примером, демонстрируя способы, которыми можно оборвать жизнь; каждый новый ужаснее предыдущего, а уцелевшие, закинув головы, все также стояли, преданно глядя на Обелиск в ожидании чуда.

Разглядывал корабль в бинокуляр, гадая, что ждет за стенами - никогда не стремился узнать, а теперь искал путь внутрь. Обернулся, оглядев искореженное полотно изъеденной дороги с золотыми кругами луж, что слепили глаза и не смог вспомнить, как прошел с десяток метров. Проталкивался меж безмолвных тел, пока не заметил тень, мелькнувшую за их спинами. Думал, показалось, пока она не пролетела еще.

Пуля прожгла воздух у самого уха.

Цой инстинктивно вжал голову в плечи. Пуля прошила двух болвашек одного за другим, - сквозные ранения разрастались, пока тела не рассыпались, точно песочные, а сама пуля угодила в ненормалию, где кусочек металла сплющило в монету. Приглушенный хлопок донесся слабыми раскатами позже. Искатель не двигался, собирался покрутить пальцем у виска, как показывала Анна, желая показать, что думает об Аре, но не стал; вдруг стрелок оценит жест, как призыв к действию и прострелит черепушку. Вытянув руку и оттопырив большой палец вверх, искатель затерялся в толпе.