– В преддверьи подземного мира? – охнула я, сообразив, почему такой серой и безжизненной здесь оказалась местность. – Что ты здесь забыл?

– Гончие Василисы не могут сюда попасть, как и она сама. Её чародейство здесь теряет силу.

– Разве? Череп еще светится!

– К утру погаснет. Ночью здесь так сильна воля спящих под землей богов, что ни для какой иной силы места не остается.

– Значит, придется дежурить, – вздохнула я. Весть меня не сильно опечалила – я еще не успела привыкнуть к хорошему, то есть к постоянной защите чар.

Охотника от дежурства мы освободили – в его нынешнем состоянии пользы от него было мало, пусть лучше сил наберется. На мой взгляд, и волку лучше было бы выспаться, а не пялиться в темноту, раз за разом гоняя по кругу одни и те же мысли, но он настоял на своем дежурстве и отсидел половину ночи, чутко вслушиваясь в окружающую темноту.

Я проснулась в полночь, когда сквозь веки перестал пробиваться золотистый свет черепа – он просто мигнул и погас. Нижняя челюсть отвалилась и рассыпалась прахом, коснувшись камней. Теперь мы остались беззащитны и почти безоружны: охотник спал тяжелым сном, дышал резко и прерывисто, из волка сейчас стрелок тоже никакой, он пальцы даже согнуть не может.

Я сидела, не отрывая взгляда от входа в пещеру. В темном проеме мелькали смутные тени, словно низенькие твари, отдаленно напоминающие человека, шныряли туда-сюда у входа, не решаясь войти. Следить за ними было даже забавно – то, что осталось во мне от нежити, было уверено, что мелкие здешние твари не опасны: раз они боятся нас, нам бояться нечего.

Я только улыбалась этим циничным мыслям и крутила в пальцах серо-черное соколиное перо.

Оно снова появилось за пазухой, словно я его и не теряла.

– В сад Жар-Птицы ведет одна дорога, – серьезно говорил охотник, когда мы вернулись под сень леса, к гигантским соснам. – Говорят, у нее нет начала, но ступить на нее может каждый, у кого хватит на это решимости.

– Дорогу называют черной, не так ли? – демонстративно не глядя в сторону охотника, спросил шаман.

– Да, – чуть растерянно кивнул охотник. – Откуда ты…

– Слышу.

Волк принюхивался к воздуху, словно как собака готовился встать на след смельчаков, рискнувших отправиться на поиски Жар-Птицы. Краем глаза я видела, как рядом с ним дрожит воздух, словно над раскаленной дорогой в степи.

Учуяв ведомое только ему одному, шаман требовательно махнул рукой и шагнул вперед. Я бросилась за ним, схватила за рукав:

– Ты уверен, что хочешь рискнуть? Я помню твои слова, но... что если нам не повезет? Я никого не зову за собой.

Глаза волка потеплели, он улыбнулся и словно снова помолодел – передо мной вновь стоял нелюдимый мальчишка с ярким и упрямым взглядом:

– Поэтому, сестрица, я сам выбрал путь. Не могу же я оставить тебя на растерзание огненной птице?

От нахлынувшей благодарности у меня в уголках глаз выступили слезы, я осторожно сдавила его ладонь, стараясь не задеть камни и не причинить боль:

– Спасибо, братец.

Теперь я просто обязана справиться. Ведь иначе подведу не только Марью, но и моего волка.

Дорога к сказочному саду действительно оказалась черной. Утро только занималось, когда мы покинули пещерку, бросив там бесполезный уже посох с черепом, и двинулись к лесу. Редкие утренние птицы перекрикивались протяжно и резко, и я по привычке вздрагивала каждый раз и вглядывалась в переплетение крон, страшась увидеть над ними гигантский хищный силуэт. Но светлеющее небо было чистым и ясным, и моя тревога временно унималась.

Стоило же нам сойти с дороги на черную тропу, как сам воздух потемнел, с каждым шагом становясь гуще, пока не превратился в кисель. Дышать им было не тяжело, но неприятно: казалось, он щупальцами заползает в гортань и легкие и обшаривает тебя изнутри. Я постоянно ежилась и пыталась откашляться, но добилась только того, что у меня действительно начало першить в горле.

Ничего зловещего или опасного в тропе не было, кроме постоянного сумрака, густого, как в холодные туманные вечера. Я даже расслабилась, решив, что нам, живым, действительно удастся спокойно дойти до сада и украсть перо.

А потом под ногами мелькнуло что-то белое. Грибы, почему-то решила я, и пару раз спокойно перешагнула, не присматриваясь. На третий я споткнулась о вздыбившийся корень, зацепила «гриб» носком сапога и вывернула из черной прелой листвы бедренную кость. Человеческую.

Шарить вокруг в поисках остального скелета не хотелось.

Дальше кости попадались чаще и чаще, я и хотела бы не присматриваться, отвести взгляд, продолжить считать их поганками, но не выходило. Предательское зрение, столь слабое в свете солнца, оказалось по-звериному острым в сумерках, и от меня не укрывалось ни малейшей детали. Я видела на костях и следы мелких острых зубов, словно полчища крыс грызли их, и оплавленные знаки, словно раскаленной спицей кто-то пытался оставить послания, и переломы такие, какие оставить могло только могучее чудище, способное разорвать человека пополам.