Он полез в свой заграничный чемоданчик, тоже достал большую кое-как нарисованную схему и повесил на стену рядом с фаназоровой. Удобный ничего не сказал, он вынул из потёртой сумки тетрадь, развернул в том месте, где вчера делал наброски, и обиженно уткнулся в неё. В этот самый драматический момент и появился Лавников. В четырех устремлённых на него глазах он с удовольствием прочитал нетерпение. Четвёртый раз он входил в эту лабораторию. Первый раз он увидел в этих глазах равнодушие, во второй – испуг, потом – агрессию и только сейчас наконец то, что нужно, – интерес, нетерпение, потребность рассказать и расспросить.

– Что с ним? – спросил Лавников негромко, указав на лежащего сотрудника.

– Уснул, – ответил Скрипач. – Сейчас я его растолкаю.

– Не надо, – остановил его Лавников, уже подойдя к развешенным на стене схемам. – Пусть поспит, на то, может быть, есть причины.

Скрипач и Удобный переглянулись. А Лавников уже тыкал авторучкой в схему Скрипача, приговаривая:

– Хорошо, хорошо, никуда не годится, ошибка, должно быть так, можно ещё лучше…

Автор, затаив дыхание, жадно глядел из-за плеча.

– А у меня вопросы, – робко произнес Удобный.

Лавников заглянул в его тетрадь, сделал кое-какие пометки, объяснил, похвалил и удалился в свою келью. Скрипач и Удобный посовещались, разбудили Фаназорова, с трудом втолковали ему, где тот находится, и отправили извиняться.

– Разбудили? – спросил Лавников.

– Разбудили.

– Лично я люблю спать в постели, а работать за столом. Но это дело вкуса. А схема хорошая. Подумайте над синхронизацией и ещё раз просчитайте такты, кажется, есть нестыковки в преобразователе. Попозже я посмотрю.

Но позже произошло маленькое, но важное событие…

Здесь необходимо остановиться и сделать некоторые пояснения. Дело в том, что держава, в которой выпало счастье проживать нашим героям, была на редкость удивительной. По территории далеко превосходила все высокоразвитые страны, вместе взятые, и даже иные материки, имела в избытке все виды полезных ископаемых, плодородные земли и рыбные моря. Но на этих богатейших просторах народ бедствовал, несмотря на титанические усилия своих мудрых руководителей, правивших «от имени народа и во имя народа». Причиной бедствий были многочисленные враги, вступившие в мёртвую схватку с народом и особенно – с избранным им курсом на всеобщее братство, равенство и счастье. Однако народу-герою повезло: его мудрые правители вовремя раскусили врага и прозорливо указали на то, что самыми опасными являются внутренние враги, особенно тайные и потенциальные, поскольку никто не знает, что у них на уме. На уме, несомненно, коварный замысел, неясно только, когда и как он проявится. И чтобы он не проявился, врагов нужно упредить, обнаружить и уничтожить. Но как обнаружить скрытого врага среди многомиллионного народа, на лбу ведь у него ничего не написано? Задача неразрешимая для обычного человека, но не для мудреца. Там, где обычный человек видит тупик, мудрец создает «всесильное учение». Идея мудрых правителей была неожиданной, простой и неотразимой: если уничтожать население своей державы систематически и внушительными партиями, то внутренний враг рано или поздно окажется в одной из партий и будет уничтожен. Вы не согласны? Ах, опасаетесь, что враг может оказаться в последней партии? Какие мы догадливые, после того как узнали о десятках миллионах уничтоженных! А мудрец тем и отличается от нас, простых грешников, что всё видит и знает наперёд и никогда не ошибается: враг будет уничтожен! Остальное – дело техники: оградить крепким забором державу, сыграть гимн – и за работу. Народ, воспитанный на мудром учении и получающий скудный подконтрольный паёк, исправно уничтожит сам себя. И если слегка прикармливать ударников, а нерадивых и строптивых, наоборот, постёгивать, то полная и окончательная победа над всеми врагами – а заодно и над народом, как заметит догадливый читатель, – не заставит себя долго ждать.

Как и следовало ожидать, очень скоро народ огромной державы оказался до такой степени запуганным своими правителями, что не только потерял вкус к необходимому разумному труду, но и одичал и впал в прострацию, жизнь начал воспринимать как кошмарный сон, а смерть – как избавление: «отмучился», привычно говорили об умершем.

Правители же великой державы, напротив, были весьма довольны своей жизнью и на пышных банкетах любили рассказывать друг другу весёлые истории. «Собрали как-то наш народ, – говорил один невозможно важный правитель другому недосягаемо высокому правителю, отрезая от полутораметрового осетра добрый кусок под пшеничную водочку, – и объявили, для хохмы, конечно: завтра с утра начнём всех вас вешать, не опаздывайте. Смотрим, что станут делать. Народ заколыхался, пороптал тихонько и вытолкнул вперед старика. Оробел старик, мнёт шапку в руках, докладывает: “Народ сумлевается: верёвку с собой приносить, али выдавать будут?»

Но народ живуч, а время мудрее любых мудрецов. Скушав за несколько десятилетий всех осетров, растранжирив все богатства великой державы, не добив коварных врагов, мудрые правители нежданно-негаданно оказались в престранной ситуации. Они вдруг заметили, что живут как-то сами по себе, а народ живёт сам по себе, вполне обходясь одним простым принципом: вы делаете вид, что платите нам зарплату, мы делаем вид, что работаем. К тому же наделённый вполне запланированным братством, равенством и счастьем народ стал хиреть и вымирать. Тогда правителей вновь осенила мудрая мысль: если народ без правителей вполне может обойтись, то правителям без народа может статься неуютно. Их жизнь лишается героического нимба: «жить и трудиться на благо народа». И правители опять нашли мудрое решение: поставить заботу о благе народа на строгую научную основу. Отныне почётное право работать на сельских полях, базах, токах и фермах предоставлялось только учёным, инженерам, артистам и студентам. Крестьяне же выступали в роли консультантов и командиров. Выращенные таким образом учёная картошка и учёная морковка должны были поднять благосостояние народа на недосягаемую никем высоту. И подняли бы, если бы сам одичавший народ не испортил всё дело, разворовывая и пропивая всё на свете. Но это уже совсем другая тема.

Итак, зимой и летом, весной и осенью все научные и учебные заведения державы были озабочены подготовкой бригад для сельскохозяйственных работ, их отъездом и приездом, размещением и питанием, отчётами и награждениями, дрязгами. Организация столь ответственного стратегического направления лежала на партийных инстанциях, а залог его успеха держался, конечно, на страхе, внушаемом этими инстанциями.

Теперь, надеюсь, становится понятным, почему Лаева должна была подготовить к определённому сроку список сотрудников отдела для предстоящей «битвы за урожай». Она старалась придать категоричным партийным разнарядкам более мягкий облик, не угнетающий слабую психику индивидуумов, не желавших менять городской уют на непролазную грязь деревенских дорог и полей, на работу под дождём и ледяным ветром, на проживание в палатках и сараях. Находя доброе слово для каждого сослуживца, Лаева довольно быстро управилась с заданием. Долго пришлось разговаривать лишь со Скрипачом, но и он согласился. В конце их беседы незаметно появился Лавников. Прислушавшись к происходящему разговору, он обратился к Лаевой:

– Простите, мадам…

– Мадемуазель, – поправила она.

– Очень мило. Я – руководитель данной лаборатории. Прошу вас на два слова, – он указал на дверь своей комнатенки. – Как вас величать?

Они представились друг другу, после чего Лавников сказал:

– Так вот. Как руководитель руководителя, убедительно прошу вас, уважаемая Ламора Матвеевна, никогда не отвлекать моих подчиненных во время рабочего дня.

– У меня важное общественное дело. По-вашему, лучше решать его в обеденный перерыв?