– Я уже начал лечиться, – мрачно захохотал его приятель. – Правда, лекарства оказалось маловато.

– А у меня, его завались, – рассмеялся он.

– Ну, тогда сам Бог тебя ко мне послал. Поднимайся.

– Таможня дала добро, – сказал Ильфрид консьержу и направился к лифту, двери которого спустя несколько секунд приветливо распахнулись.

– Bonsoir, mon bon ami (Добрый вечер, мой добрый друг)! – с кривой ухмылкой на лице встретил его Гера. – Ты уверен, что твоего лекарства хватит, чтобы мне вылечиться?

Ильфрид протянул ему пакет. Тот, заглянув, восхищенно присвистнул:

– Да, такое количество и меня вылечит, и тебя вылечит.

Через минут пять за мраморным кухонным столом под емкий тост: «Будем» раздался звон хрустальных рюмок. Не прошло и шестидесяти секунд, как прозвучало очередное: «Будем». Между последующими звяканьями хрусталя паузы росли в арифметической прогрессии, но в стойкой тишине. Мужское молчание прервалось только после того, как бутыль опустела на пол-литра.

– Вот и жизнь наладилась, – значительно хмыкнул Георгий, слегка заплетающимся языком.

– Ага, – согласился с ним Ильфрид, глядя на него осоловевшими глазами. – И стал мир вокруг еще прекраснее, давай за это выпьем, – разлил он водку по рюмкам.

– Мир прекраснее, – выпив, оскалился в злой улыбке Георгий, – а моя бывшая жена еще большей сукой! – и со всей силой поставил на стол хрупкий хрусталь, так что его ножка с тонким звуком подломилась.

– Бабы к миру не относятся, – философски изрек его собутыльник, выставив указательный палец. – От них одни войны на земле.

– Ты прав, приятель! Ты такой умный! За это я тебя всегда уважал! Дай лапу, – протянул Гера ему руку, – и я хочу выпить за это. За тебя! Черт, рюмка-то вышла из строя. Ладно, и бокал сойдет.

Щедро плеснув в него водки, он мутными глазами посмотрел на мелкую хрустальную посуду приятеля. Отодвинул ее и придвинул тару объемнее.

– Вот это для нас, для мужиков.

– Лишка не хватим? – Засомневался в своих силах Ильфрид. Он уже сидел, опираясь локтями о стол, остро чувствуя притяжение земли.

– Давно я хочу лишка хватить. Да все никак не могу время выбрать. – Гера поднял бокал. – И вот оно нашлось, – захохотал он, – как только Настя сказала, что никогда не отдаст мне Тоню, – и залпом выпил сто грамм водки.

Ильфрид к своей порции не притронулся. Проблеснули остатки сознания в помутневшем разуме. У каждого человека есть слабые места. У Геры это была дочь. Оперируя ее именем из него можно было вить веревки, что и делала его бывшая жена.

– На-ка, закуси, – придвинул он приятелю тарелку с нарезанными салями, хлебом и лимоном. Гера был нужен ему не в бесчувственном состоянии. Надо дать ему выговориться. Высказать все, что терзает его душу и сердце. Только после этого он получит облегчение. Иначе от этой пьянки никакого лечения не будет. – И расскажи, что ответила тебе Настя.

– Эта сука! – со злостью выпалил Георгий.

– Стоп, – помахал рукой Ильфрид, – в начале закуска, потом разговор. Мне спешить некуда, я готов слушать тебя всю ночь и оказать поддержку в трудной ситуации.

– Если бы ты мог, – печально пробормотал его приятель. Откусил лимон, сморщился, но больше не от фрукта, а от мыслей о жене. – Я десять лет добивался всего этого, – Гера мотнул головой в сторону гостиной, – чтобы она перестала вопить, что я нищий. Теперь я могу позволить купить себе и личный пароход, и личный самолет. Но только не могу взять к себе своего ребенка. Ты слышал бы, каким она смехом рассмеялась, когда я сказал, что дочь, может жить у меня. Для этого есть все условия. – Георгий посмотрел грустными глазами на друга и прошептал устало, – я ее застрелю. Весь смысл моей жизни был перечеркнут ее смехом. Ее идиотским смехом! – Он ударил кулаком об стол. Тарелки вместе с бокалами подпрыгнули, весело звякнули.

– Да, дело дрянь, – протрезвел Ильфрид. – Но убивать, если ты еще способен думать, нет смысла. Тоню это огорчит. Она же любит мать, какой бы стервой та для тебя не была.

– Любит, – качая головой, подтвердил Георгий. – Тоня ничего не знает о том, что ее мама попросту меня доит, манипулируя ею. Я думал, что когда буду богат, как Крез, она отдаст мне дочь. Зачем она ей? Только мешает ее увлечениям с мужиками.

– Гера, Гера, – усмехнулся Ильфрид. – Ты такой большой, а до сих пор не понял. Тоня для Насти крупный банковский билет в будущее. При том, валютный. Как можно добровольно отказаться от такого куша?

– Я устал, Ильфрид. Я сильно устал от жизни, смысл которой заключается, как можно больше сделать денег. Устал от общения с людьми, оценивающими тебя по размеру банковского счета. Но деньги не могут помочь мне достичь моей цели, – и Гера, закрыв лицо руками, упал на стол.

В душе Ильфрида боролись два чувства. Сочувствие и злость. Сочувствие, что приятель не смог добиться опеки над дочерью. Злость, что он пал духом из-за этого. Потому, если Гера ждал слов сострадания, то жестоко ошибся. Негоже мужчине слезы лить, надо продолжать бороться. Для того, чтобы он снова был готов к борьбе, надо хорошенько его встряхнуть, чтобы принял стойку защиты. Кувалда здесь, конечно не подойдет, голова не выдержит, а вот сарказм будет в самый раз.