— Твоего дикорожденного кремнеземца? — тихо проговорил он, стараясь скрыть разочарование. — Да, его я тоже видел. Он... Насчет него я не уверен. Все остальные...

— Единственное, в чем ты должен быть уверен, — что я люблю его. — Эти слова сорвались с губ Чи Хён раньше, чем она успела одуматься. — Я знаю, он еще меньше отвечает традициям, чем Гын Джу, но Мрачный — один из самых великих героев, каких я встречала в жизни. Если дашь ему возможность проявить себя, то сам убедишься в этом.

— Ты не поняла...

Всю жизнь огорчая своего консервативного отца, Чи Хён еще никогда не видела его таким смущенным, и она едва не перебила его опять, но тут он снова заговорил:

— Я имел в виду вовсе не его достоинства. Я не уверен в его судьбе.

Внутри у Чи Хён что-то оборвалось, но она попыталась взять себя в руки под мрачным, зловещим взглядом отца.

— А разве можно быть уверенным в чьей-то судьбе? Например, многие считали меня погибшей, и тем не менее я здесь!

— Это верно, — согласился отец, но не успела Чи Хён насладиться недолгим отдыхом от своих страхов, как он продолжил: — Однако верно и другое: некоторые судьбы просто обречены на то, чтобы быть темней прочих. Когда я в последний раз видел Гын Джу, он перенес тяжелую потерю, но оставался тверд даже перед лицом смертельной опасности. И хотя твоя кобальтовая армия была пленена в Отеане, императрица не казнила больше ни одного офицера.

— А Мрачный? — На самом деле Чи Хён не так уж и хотела услышать о его судьбе, как не хотела услышать об ужасной потере, которую перенес Гын Джу, которого она сама же прогнала; но ей нужно было узнать. — Ты сказал, что не уверен, но в чем именно?

— Я видел, как его тяжело ранили, и с тех пор он мне больше не снился, — ответил отец и вслед за первым ударом послал в ее сердце второй: — Если даже он оправится от раны, боюсь, долго ему не протянуть. Он был отмечен богиней, Чи Хён, но отказался выполнять ее приказы. Смелое, очень смелое решение — или очень глупое, но, какой бы ни была причина, итог будет один, если он не перестанет упрямиться. Печальна судьба того, кто противится желаниям богов, и дни его сочтены.

Ее называли в народе Драгоценностью Самота. Считалось, что это самый величественный город в Багряной империи, а может быть, и на всей Звезде. Но сейчас, когда вардо наконец добралось до цели, низкие облака над городом были измазаны клубами дыма, и, глядя с высокого перевала на оправу Диадемы, Мрачный видел, что ужасное пророчество вот-вот сбудется.

Безликая Госпожа незримо следовала за ним всю окольную дорогу, от леса Призраков до Черных Каскадов, и даже успокаивающая тяжесть дедова копья не могла отогнать ее. Не то чтобы Мрачный все еще боялся ее гнева, он скорее опасался, что она окажется права. Образы полой, густозаселенной горы, заливаемой жидким огнем, занимали все мысли Мрачного с того момента, когда он очнулся в фургоне Неми и узнал, куда направляется.

Но по крайней мере, размышления о городе, сгорающем заживо, отвлекали от жесточайших судорог в животе, куда пырнул его мальчишка, и от почти столь же мучительных теологических споров между Дигглби и братом Ритом. Он просил у Неми разрешения ехать наверху вместе с ней, но ведьма велела как можно дольше не подниматься с коротковатой кровати, поскольку, несмотря на все ее искусство, необходимы были время и полная неподвижность, чтобы затянулась рана.

Когда до города оставалось не больше дюжины миль, Неми свернула с дороги в густые заросли небесных сосен, покрывших склоны горы. Едва они забрались достаточно далеко, чтобы укрыться в тени мокрых деревьев, ведьма выгнала всех из вардо. Даже Мрачному было понятно, что рогатую волчицу нельзя привести в город, и он помог Неми распрячь Миркур. По словам ведьмы, ее чудовищная спутница устроит где-нибудь поблизости логово и будет охранять фургон, пока Неми не вернется за ней. Никто не спросил, что будет делать хищница, если хозяйка не придет. Как и сам Мрачный, Неми держала свое мнение при себе, но, судя по унылому настроению, она была не в восторге от перспективы пройти через Врата и сразиться с демонами Изначальной Тьмы.

Как только они двинулись дальше пешком, Мрачный понял, что даже не представлял, насколько серьезно ранен, — теснота койки раздражала его, но сейчас при каждом шаге он будто получал новый удар ножом в живот. При кашле или невольном смехе его бросало в холодный пот. А хуже всей прочей хрени — сидеть с поджатыми ногами; он уже боялся собственного тела и самых обычных движений, даже притом, что Неми продолжала кормить его острыми на вкус яйцами, чтобы облегчить боль.

Прежде встречные путники при виде рогатой волчицы, тащившей за собой дом на колесах, с громкими воплями бросались в придорожные кусты, но теперь, когда Неми и остальные и сами шли пешком, другие путники издавали более связные звуки, как правило столь же малоприятные. Зажиточные путешественники приносили из Диадемы страшные новости: весь город поглощен анархией.

Другие делали невинные глаза и говорили не о хаосе, а о возвращении порядка. Эти нищенствующие монахи отправились в путь не для того, чтобы сбежать из столицы, а чтобы разнести по Звезде добрые вести. Диадема спасена, и теперь все люди самых разных верований могут принять участие в революции.

Из множества прочих слухов Мрачного особенно заинтересовало то, что София попыталась вернуть себе Сердоликовую корону, но была застрелена прямо в Доме Цепи, на глазах у тысяч свидетелей. А раз она умерла, то и обязательства перед Безликой Госпожой, вероятно, потеряли силу. Однако в прошлый раз все тоже были уверены, что София повержена, но это ничуть не помешало ей вернуться.