Лежу на спине с руками за головой под длинными коричневыми волосами, слушаю бормотание стиральной машины в подвале. Это мой последний вечер в Огайо, и я решил провести его в одиночестве, в воспоминаниях последних трёх лет в обычной школе. Всё уже упаковано для переезда в Форт-Лаудердейл: пластинки, плакаты, книжки, футболки, дневники, фотографии, любовные письма, письма ненависти. Христианская школа отлично подготовила меня к школе обычной, определив все табу и держа их на расстоянии вытянутой руки, так что мне оставалось только безуспешно гнаться за ними. Как только я сменил школу, всё сразу стало доступно, бери – не хочу: секс, наркотики, рок, оккультизм. Мне их даже искать не приходилось: сами меня находили.

Я всегда верил, что человек – умён. Это люди – идиоты. И мало что так ярко высвечивает сей факт, как война, религия, бюрократия и школа, где правит беспощадное большинство.

Когда я оглядываюсь на мои деньки там, всё что я вижу, – неуверенность и сомнения, такие сильные, что единственный прыщик выбивал всю мою жизнь и колеи. До конца моего срока там не чувствовал я ни уверенности в себе, ни самоуважения. Даже индивидуальности никакой своей не ощущал.

И в тот вечер в Кентоне я знал: Брайан Уорнер сейчас умирает. Мне дали шанс переродиться где-то, к лучшему ли, к худшему ли. Но вот чего я не мог понять, так это того, развратила меня школа или просветила. А может, и то, и то, и просвещение с развращением неразделимы.

ИНАУГУРАЦИЯ ЧЕРВЯ

К концу второй моей недели в обычной школе я уже прекрасно понял, что обречён. Дело не только в том, что я начал второй год старшей школы на два месяца позже, когда все уже со всеми сдружились, но к тому же проучившись восемь дней мне пришлось уйти ещё на две недели. У меня началась аллергия на антибиотики, которые я принимал от гриппа. Ступни и кисти рук раздулись, как шарики воздушные, по шее пошли красные оспинки, из-за распухших лёгких дышал с трудом. Врачи сказали – умереть бы мог.

К тому моменту я в школе завёл одного друга и одного врага. Друг – это Дженнифер, девочка хорошенькая, но с личиком несколько рыбьим, к тому же с большими губами, ещё и припухшими из-за брекетов. Я познакомился с ней на автобусной остановке, на которой ждал автобус до школы. Она стала моей первой девушкой. А враг – такой Джон Крауэлл, воплощение крутизны пригородной. Большой коренастый торчок, по жизни закованный в джинсовую куртку, футболку с Iron Maiden и синие джинсы, из заднего кармана которых торчала расчёска с крупной ручкой, а паховая зона вытерлась добела, настолько они были тесные. Когда он шёл по школьному коридору, детишки, друг друга распихивая, расступались перед ним. И так получилось, что он – бывший парень Дженнифер, так что я оказался верхним в его списке кому набить морду.

В первую мою неделю в больнице Дженнифер навещала меня почти каждый день. Я уговорил её забраться в шкаф, где было темно и мою сыпь не видно и прям безжалостно её там зацеловал. До того момента с женщинами я не очень далеко продвинулся. Была такая Джил Такер, дочь проповедника, блондинка с кривоватыми зубами, – с ней мы целовались во дворе Христианской школы. Но то было в четвёртом классе. Три года спустя я безумно и безнадёжно влюбился в Мишель Джилл, хорошенькую девочку с приплюснутым носиком, тёмными пушистыми волосами, уложенными «пёрышками», и широким ртом, который в старшей школе, вероятно, отлично отсасывал. Но мои шансы улетучились, когда во время сбора средств она попыталась меня научить французскому поцелую, а я не понял ни смысла этого дела, ни техники. Она об этом всем в школе рассказала, и я стал главным посмешищем.

Вопреки очевидному отсутствию опыта я твёрдо решил потерять девственность с Дженнифер в том шкафу. Но, как ни старался, она мне дала только помацать грудь свою плоскую. А когда закончилась моя первая неделя в госпитале, она и вовсе ко мне интерес потеряла. И бросила меня.

Вообще к тому моменту моей жизни больницы, неудачные опыты с женщинами, сексуальность и интимные места уже стали мне хорошо знакомы. Ещё в четырёхлетнем возрасте мать меня отвела в больницу, чтоб мне расширили уретру – я писал плохо. Того, что там произошло, я не забуду никогда: доктор взял длинную и острую, как бритва, дрель и засунул её мне в головку члена. Потом несколько месяцев мне казалось, что я ссу бензином.

Годы в младшей школе для меня были омрачены воспалением лёгких – меня тогда клали в больницу три раза на долгие периоды. А в девятом классе я снова попал в больницу. Я тогда уложил волосы «пёрышками» по моде, надел ремень с ELO, розовую рубашку и решил после долгого перерыва сходить на каток. Там меня пригласила покататься в паре некая девушка, чью внешность я запомнил лучше, чем её имя. У неё были волнистые волосы, крупный нос и жирно подведённые глаза. Когда мы откатались, к нам подошёл здоровенный негр в толстых очках – в районе его называли Лягух. Девушку он отодвинул, а мне, ни слова не говоря, залепил в морду. Я рухнул оземь, а он глядя сверху на меня, процедил: «Ты с девушкой моей танцевал». Я сел – совершенно изумлённый, кровь из носу, передний зуб свисает на красной ниточке. Теперь вспоминая эту историю, я понимаю, что удивляться там было совершенно нечему. Я же был таким сопляком, что, честно говоря, сам бы себе вмазал.

Девушка мне эта даже и не понравилась, но общение с ней чуть не стоило мне карьеры певца. В отделении скорой помощи мне сообщили, что травма неизлечимая. И по сей день у меня синдром височно-нижнечелюстного сустава, из-за которого болит голова и сводит нижнюю челюсть. А стресс и наркотики состояние не улучшают.

Лягух откуда-то узнал номер моего телефона и позвонил на следующий день. Сказал, что просит прощения, и предложил меня потренировать. Я это предложение отклонил. Мысль, что нужно будет с каким-то чуваком, который только что мне морду набил, потеть в качалке, а затем мыться в душе, в то утро не представлялась очень соблазнительной.