Звали меня Астарий… Но это неважно. Здесь я хозяин. И для тебя, – хозяин, учитель. Не будешь учиться как должно, – могу и уничтожить, – внезапно сверкнул глазами старик; но улыбнулся, дал понять, что это не всерьез.

– Люди глупы, – продолжал Астарий. – Они думают: есть добро и зло. Нет. Есть мысли, – и есть эмоции. Страсти. Страсти они считают грехом… Видишь ли, мысли, – они нейтральны, логичны. В правильных мыслях ты должен сначала возлюбить Бога, затем человечество, затем себя; или , – наоборот: себя, затем человечество, – тут разницы мало. Разум говорит, что вечен лишь Бог; он создал всех нас разными; и ничто не является ничьей заслугой. Ты должен служить, жить правильно, совершать правильные поступки, и, – Астарий улыбнулся, – избегать пагубных страстей. Любая страсть, – то есть, – любая эмоциональная составляющая, – есть грех. Любишь ты хоть своего ребенка, – ты уже выделяешь его среди других, ставишь над другими; а это нехорошо, неправильно. В идеале ты должен одинаково относиться к своим и чужим. То есть… Никак не относиться. А поступать при этом правильно. Влюбляться вообще нельзя: партнера надо выбирать по разуму; и любить в нем лишь то, что он также любит Бога, и правильно мыслит. А так, как я заведую именно чувствами и эмоциями… грехами… можешь считать меня Дьяволом… хе-хе. Хотя я человек. Просто – приближенный…

– Почему же любое чувство, – грех? Как так может быть?

– Потому… Разум прямолинеен, а эмоции – это весы. Чем больше на одной чаше, тем выше подскочит противоположная. Так называемые "хорошие" чувства возникают за счет противоположных, плохих… Ну не бывает чувств, – без противопоставления. Чем сильней ты любишь женщину, – тем хуже тебе кажутся остальные. Чем яростнее ты защищаешь родину, – тем сильнее ненавидишь врага. Чем больше ты привержен честности, порядочности; восхищаешься талантами, – тем сильней ненавидишь лживых людей, предателей; возмущаешься бездарями, занявшим чье-то место… А это – порок. Это нельзя… Все созданы Богом, нужно ко всем относиться одинаково. Вообще… любая страсть… губительна для души. – Старик зевнул. – Да, и вот еще. Наивные люди. Когда они впадают в религиозный экстаз, – они думают, что стали ближе к Божественному. Ничего подобного! Экстаз – всегда плохо. И религиозный ничем не отличается от любовного, или магического. Только люди этого не понимают.

– Чем же вы заняты на земле, Учитель?

– О, это самое интересное! – улыбнулся старик. – я должен… "проверять людей на вшивость", – искушать их. Вот это самое. Создавать ситуации; подталкивать к выбору; к страстям, – чтобы Высшие силы могли судить, насколько искушаем этот человек. Насколько он поддается. Вспоминает ли о Боге, раскаивается ли потом. Сознает ли свои страсти. И, – конечно, играет роль все-таки, – каким именно страстям он поддается. Не все так категорично… Не было бы нашей работы, – как бы высшие устраивали проверки? А по мне так и скука была бы смертная… вот что…

– Да уж. Неожиданно. А все-таки-почему – я?

– Об этом не сейчас… или вообще никогда. Если коротко: ты был не слишком умен с точки зрения… логики. Душа же твоя неглупа. Тебя не могли отнести никуда: и зла натворил, – по неведению; и, – сам погиб, пытаясь устранить последствия. У Высших это… приборы зашкалили… А вот мне ты подошел… Ты будешь познавать все практически с чистого листа, изначально. Теперь же… отправляйся в путь. Вернешься, – обсудим, – что ты сумеешь прочувствовать.

– Учитель, а где мы сейчас? Что это за место, и как я сюда вернусь?

– Обыкновенная старая церковь. Ничего особенного в ней нет; интереса для туристов не представляет. Стояла на отшибе села; затем города, – здесь теперь промышленный район, который тоже затем пришел в упадок… Дорога сюда заболочена; а сама церквушка никому не мешает, оттого и не снесли. Развалится, – не беда, – другую обитель найдем; это непринципиально… Вернешься… когда время истечет. Почувствуешь, или я призову. Пока будешь при деле, – будешь в теле… хех… вспомнишь, как это было. Но тело, конечно, будет чужим; мысли и чувства, – частично чужими; а ты будешь все ощущать…

Ну, лети… Ты же у нас дух; а мне-то и поспать нужно… Лети, родимый. В путь…

Он взмахнул рукой, и воздух заколебался, уплотнился, стал похож на вязкий туман… затем в нём возникло что-то вроде радужной ленты; подул сильный ветер, и лента выпрямилась, расширилась…

– Лети!

Дух пошевелился, подался в сторону радужной дороги… и его понесло по ней со скоростью ветра; разве что в ушах не засвистело, ибо ушей-то не было…

…

Он стоял посередине огромной сцены. Разноцветные лучи прожекторов вначале навели на мысль, что это продолжение радужного пути… Но нет. Теперь он твердо стоял на ногах, – настоящих, реальных ногах; чувствуя под ботинками твердость разноцветно-психоделического пола.

Впереди ревел зрительный зал; вокруг грохотала музыка; совсем рядом наяривали на гитарах и барабанах патлатые, затянутые в черную кожу музыканты, – потные и одуревшие; со звериным блеском в глазах, и фанатичными лицами… У него самого была черная гитара; на руках, – татуировки, на теле, – майка и кожаные штаны. И он… пел. Или орал. Что-то яростное про любовь и страсть; войну и социум. Орал, не думая о смысле; слова шли сами. Какое там… он еще "отдышаться" не успел. Таких песен он не помнил. Хотя помнил-ли он вообще какие-то песни? Быть может, если бы он пел что-то вроде "В траве сидел кузнечик", – ему и показалось бы это знакомым, но и то сомнительно… Да и бог с ним. Дело же не в песне. Хотя познавать нужно, разумеется всё; но важнее всего, – эмоции.

А они просто зашкаливали. С каждым аккордом, каждой выкрикнутой нотой, – он ощущал свое величие. Он управлял всеми этими… людишками по сравнению с ним. Перестань он играть, сбейся с ритма, – завопят, упадут; рассыплются, как сломанная вереница выстроенных в ряд доминошек. Заплачут, как ребенок без погремушки. Он должен, должен продолжать! Он устал и напряжен; пот градом течет по всему телу (как это приятно – иметь тело!) Но зал возвращает ему обратно эту выжатую энергию; она пульсирует от него – к залу, от зала – к нему; как заведенный механизм, как организм; и он в нем, – сердце. От одного главного, – ко многим малым, – толчок, – и от множества малых, – вновь к нему одному…