Шрифт:
Вопросов он почти не задавал. Во-первых, – не было, кому их задавать. Учителя – не близкие люди; не будут долго сидеть и рассуждать с тобой. Друзья – хорошо, если знали столько же, сколько он. А во-вторых, – проклятая неправильная речь: слова, которые слышались одними, а произносились зачастую как-то иначе, порой какими-то обрывками; не хотели складываться в правильные целые фразы, – ужасно мешала общаться и задавать вопросы. Он предпочитал говорить односложно; реже, – короткими фразами, – такими, что выговаривались привычно и легко. Оттого и не нашлось ему места в школе родного города…
А так как общения (настоящего, разумеется) было крайне мало; так как он привык жить, не задавая вопросов, без интересных бесед, – то и представления о мире, конечно, были весьма скудные. Учителя – хорошие, но все-таки не родные люди; не станут душу открывать; их рассказы, – только поучительно-наставительные, по учебному плану… Интересных книг для чтения в интернате тоже практически не было… Или слишком уж взрослые, непонятные; или учебные пособия, да детские потешки: "мама мыла раму"… – ну, мыла. Дальше что?
Главную учительницу звали Виктория Юрьевна. Ее имя-отчество он, конечно, выговорить не мог; да и обходился как-то без него. Это не было жизненно необходимым… Она была статной, румяной блондинкой; громкоголосой и властной; но веселой и незлой. В целом, она нравилась Арсену; лишь изредка его раздражало, если она давала чересчур много поручений в то время, когда он хотел поиграть с друзьями. Порой она выдумывала что-то интересное на уроках: игры, чаепития, праздники. Но в переживания своих учеников она сильно не вникала; и трудно было бы ее в этом упрекнуть… Она не мама им; а за каждого переживать отдельно, – души не хватит…
А в общем, все было нормально, жизнь шла своим чередом…
Глава 3
Он
– Вернулся уже? Быстро ты… Не понравилось, что ль? Я, грешным делом, думал – ты еще пару дней там проваландаешься, в лучах славы-то? – ехидно проскрипел Астарий.
– Почему – не понравилось? Это… приятно. Мне хватило, чтобы понять, а требовалось ведь именно это? – весело сказал Он.
– А ты неглуп… Но все же, если б тебя зацепило по-настоящему… Эх! Ну, расскажи – что почувствовал?
– Тягу. Желание вновь и вновь испытывать это, – несмотря на усталость, напряжение, страх, – скажем, – взять не ту ноту… Хотел только рухнуть в постель, тело хотело, вернее. Но поймал себя на чувстве, что, – если это не будет повторяться, – незачем жить. Эти потоки энергии. Я видел и чувствовал ее, она… невозможно прекрасна. Этот восторг и чувство слияния с залом, – как организм, единое целое, и, – в то же время – над всеми.
– Тогда почему ты вернулся?
– Потому что вы так сказали.
– Понятно… То есть, – ты помнил, что он, – это он; а ты, – все-же не он, и его чувства – не твои?
– Да.
– Все правильно. Ты справился.
– Астарий… а как я выгляжу?
– Что за дурацкий вопрос? Разумеется, никак… ты же дух.
– Но вы же смотрите прямо на меня. Значит, меня видно?
– Мне, – видно. Не задавай глупых вопросов, – нахмурился старик.
– Но как вам видно? У меня есть руки, глаза? – не унимался Он.
– У тебя есть язык без костей… ничего нет, ты – дух.
– А… когда-нибудь… я смогу иметь настоящее тело? Свое?
– То еще не истлело… Тьфу на тебя… Может быть, когда-нибудь… Ты не устал, гляжу? Может, еще куда отправить, прыткого такого?
– Сначала расскажите мне обо мне… Хоть что-нибудь, – взмолился Он.
– Эх, настырный молодой человек… Рассказывать не буду. Права не имею. Идем. Тут, недалеко… Покажу кое-что.
Они вышли (дух вылетел? выплыл?) на свежий воздух. Бревенчатая дверь задорно взвизгнула, захлопнувшись; брусчатые ступени (кажется, собранные без единого гвоздя) заскрипели под ногами Астария. Пекло солнце, был день. Перед глазами расстилался какой-то не слишком веселый луг с пожухлой травой и бодро торчащими головами тянущегося к небу борщевика, тоже, казалось, высохшего уже… Видимо, ранняя осень… Зато лес вокруг был вполне обыкновенным: сосны, елки да березы; разве что малость запыленным вследствие близко расположенной трассы. Туда они и направились.
На автобусной остановке было безлюдно. Астарий, сокрушенно вздыхая, безуспешно пытался отряхнуть пыль с великоватой ему, и трепещущей на ветру, как флаг, рясы… Внезапно он поднял слегка порозовевшее на солнце лицо, и посмотрел на Него как-то жалостливо. (Или ему так показалось, а старик просто морщился от ветра? До сих пор тот не проявлял подобных эмоций.)
– Вот, иду я на поводу у тебя… Может – ну его, к лешему, – прошлое это? Все равно ведь без нужды оно тебе; и рассказывать я ничего не буду. Разве что сам узнаешь, а я… не могу. Я ведь тоже субъективен; могу быть пристрастен; каким бы я ни казался тебе. Свою жизнь надо проживать и познавать самому…