Виктория с тоской думала, что же тогда говорить об Асе, знания которой вообще скрыты под слоем отчуждения… почти от всех. Играет она лишь с такими, как Арсен, – кто ее принимает, а не расспрашивает… Интеллект же раскрывает… практически только с ней, Викторией. Которая знает, как именно задать вопрос, чтобы та ответила. И то не всегда. Аутизм пока совсем малоизученная область. Да, впрочем, как и все, что связано с психикой… что бы там профессора бодро не говорили.

И, чтобы определить для нее школьную программу, после первого пробного курса, – ей прилепят олигофрению, – какие бы числа она ни умножала и ни делила в уме; какие бы логические задачи ни решала, – притом без всякой наглядности, вроде пресловутых счетных палочек, – что, по идее, является одним из критериев отсутствия олигофрении, – наличие абстрактного мышления, решение задач без наглядности. Как бы тонко ни понимала музыку… Эх… Ладно. Все-таки надо возвращаться в реальность.

А в реальности пришло время большой перемены. В кабинет, смеясь и догоняя друг друга, вбегали дети из соседних классов. Они визжали, гонялись друг за другом, и подбегали к Виктории, – поглазеть, пообщаться. Та автоматически достала из сумочки пакетик с конфетами и печеньем – большинство детей были надолго оторваны от дома; были и брошенные…

Дешевый авторитет, заработанный конфетами, ей был не нужен, – хотя бы уже потому, что она здесь временно, и до этих детей ей, в общем-то, дела не было.

Виктория вообще всегда отличалась тем, что практически никогда не делала ничего, чтобы показать себя в лучшем свете; любые ее действия были обусловлены лишь тем, к чему лежала душа в данный момент; или срабатывал какой-то, – зачастую неясный ей самой, – импульс. Она не испытывала общематеринской любви ко всем детям; да что там, частенько она вообще их недолюбливала… Не умела сюсюкать, причитать, агукать и умиляться… Словом, в ней явно отсутствовало что-то от общепринятой «женственности». И с этими детьми она общалась не так, как положено педагогу, а, скорее, как старшая сестра, – которая может послать подальше, если не в настроении; и дать реально ценный совет без нравоучений; рассказать что-то, что никогда не расскажут другие педагоги, общаясь почти на равных; всерьез озаботиться какой-то частной детской проблемой и выяснить ее, – но лишь тогда, когда ее действительно это заинтересовало… Она не была педагогом или прирожденной мамой, – воспитательницей; она общалась так, как умела. И этот стиль общения парадоксально притягивал детей к ней, когда она вовсе не преследовала эту цель.

Крайне заблуждался тот, кто мог подумать, что она что-либо делает специально. Она вообще, в любых отношениях и ситуациях, совершенно не умела играть. Если случалось, что она вела себя обворожительно, – то это происходило лишь само по себе… Если иначе просто не получалось.

Вот и сейчас, – угостить всех конфетами, – это был внезапный порыв, а не продуманное действие… Она могла захотеть доставить всем внезапную радость; а могла и тихо сидеть в углу, делая вид, что занята документами, если общаться настроения не было. Сегодня оно было.

Дети мгновенно окружили ее стол, но Арсен втиснулся между ними. Виктория сначала не поняла, что он собирается сделать. А он забрал у нее из рук весь кулек, – и раздал каждому по одной. Остальное вернул Виктории:

– Вот. Хватит.

– А себе что не взял? – удивилась она.

Арсен, улыбаясь, помотал головой:

– Вас… вам… к чаю. Я ел.

…

Подошла полная неряшливая Кристина с газетой в руках, важно спросила:

– Вы умеете разгадывать кроссворды?

– Да. – Виктория любила кроссворды, жаль только, – времени на них не было.

– Я тоже, – сказала Кристина, – глядите, – сколько я уже разгадала!

– Молодец, – похвалила Виктория. – Смотри, что у меня есть для тебя. – Она вынула из сумки дешевое колечко с большим нагромождением сверкающих стразов (Виктория «первая» говорила ей, что все работники тащат сюда все, что ненужно в доме, – пригождается буквально все, – как вещи, или как игрушки, как пособия… Это было очень кстати, особенно перед переездом). Девочка зачарованно любовалась блеском прозрачных камешков на своей пухлой ручке.

– Это… бриллианты? – восхищенно выдохнула она.

– Ну, конечно, – усмехнулась Виктория.

– Ах… Спасибо… – на круглом личике разливалось блаженство.

…Маленький, черноволосый, сильно косящий Витя в пятый раз спрашивал, – принесла ли она ему собачку… Виктория дарила ему то маленькую плюшевую, то пластмассовую, то с кивающей головой, как у китайского болванчика. Витя каждый раз радостно благодарил, уносил; а в следующий раз спрашивал снова, – не то забывал, не то терял предыдущих; а может, хотел создать питомник, – Виктория не спрашивала.

Кто-то радовался полученному роботу, кто-то машинкам. В машинки, кстати, не прочь был поиграть и Арсен. Старшим девушкам она раздала бижутерию. И, разумеется, все без исключения обожали фотографировать и фотографироваться. Правда, доверить фотоаппарат спокойно можно было лишь Арсену (он быстро разобрался даже в каких-то неизвестных ей функциях); другим детям Виктория тоже иногда позволяла немного поснимать, чтобы им не было обидно; но все-таки опасалась за судьбу прибора.

В конце рабочего дня Виктория взялась зашить растерзанную мягкую игрушку – огромного белого барана в меховых колечках, который служил и подушкой, и игрушкой, и орудием сражений в классе. Арсен присел рядом.