«Ооо!», – хотелось застонать Анжеле, как Эллочке-людоедке при виде ситечка для чая. – «Еще бы хорошую музыку…». Хотя музыки на сегодня как раз хватило. Но все-таки Костя тихонько включил какой-то музыкальный канал по телевизору, и приглушил верхний свет.

– Энжи, а почему я никогда не видел тебя в нашем клубе? Там проще слушать концерты, дешевле; для своих вообще бесплатно. Если, конечно, – тут он смутился, – тебе правда интересно наше… мое творчество.

– Интересно. И даже более чем. – Она медленно жевала креветку (впервые в жизни), с наслаждением запивая золотистым шампанским. – Но я… я не хожу в такие места. Ты знаешь, я совсем не такая. – Ей вдруг, – от вина? – стало легче и свободней. – Я могу любить песни, но я не фанатка, и никогда ей не буду. Я не тусовщица, не «крутая» девчонка; клубы и тусовки вызывают у меня страх и… неприязнь. Меня, наверное, там, – даже ты стал бы раздражать. Я чужая вам, вашей среде. Меня просто все бесили бы. Я люблю тебя, – сказала она очень просто (с ударением на «тебя», – все равно как если бы рассуждала о музыкальном стиле); – но всю эту твою шушеру вокруг я ненавижу, извини, все это мне чуждо… Вот. – Она вздохнула и поставила фужер.

– Хм… честно. И попробовать не хочешь, если я приглашу?

– В качестве кого?

– Моей девушки, – улыбнулся он.

– А жена?!

– Жена – это жена. К тому же сейчас, – поморщился он, – не хочу я думать о ней! Может, скоро она и не будет женой. Сама представь: жить с человеком, зная, что он способен на такое. Поверь, я не завлечь тебя сейчас пытаюсь; я сам сейчас думаю… Сам пока еще ничего не понял. Не знаю, как с ней дальше. И будет ли это «дальше». А девушка, – это другое.

– Ага. Временная пассия – тусовщица для папарацци. И я должна быть в черной коже, со зверским маникюром, и зелеными патлами?

– А как же! Непременно зелеными! Кстати, можно спросить: почему ты не делаешь ни зверский, и вообще никакой маникюр?

– Я же медик! На пятом курсе много практики. Что ты… Представь: ты осматриваешь больного, пальпируешь живот… Нет, накрасить ногти можно, – хоть и не совсем прилично будет, – но они должны быть короткие.

– Ясно. Не, не надо зеленых патлов… Просто приходи как-нибудь? Вот Володю и Николая видела? Нормальные же парни? Да и в клубе не одни идиоты…

– Мне как-то ближе библиотека, – хихикнула она. – Ну, или просто студенческая дискотека. С дедом Морозом у елочки, например. Я не знаю светских сплетен. Совсем.

– Ну и ладно. Я приглашаю – как-нибудь, когда поправишься. Не так это и важно, в конце концов. Как захочешь.

– Хорошо… – она уже несколько захмелела; к тому же был четвертый час ночи. Глаза ее слипались.

– Ложимся? – спросил Костя.

– Да. – Энжи уже ни о чем не думала; ей просто сильно хотелось спать.

– Я… сейчас приду. – Костя удалился в ванную; а Энжи стянула с себя все, кроме белья; перебросила одежду на стул; быстро проглотила еще одну таблетку, – и нырнула под одеяло.

Костя решил помыться. А я, дух безымянный, пользуясь спокойной обстановкой, – с жадностью смотрел на себя, вернее, – на Костю, – в зеркале. Костя не задумался, отчего он так пристально разглядывает сам себя; а для меня это было откровением. Конечно, я уже видел порой свое отражение в зеркале, воплощаясь в других людях; но сейчас я рассматривал того, кого любит Энжи.

И это – я. И – не я… Сдвинуться можно. Впрочем, наверное, уже… Да, неплох. Узкое загорелое лицо, ярко-черные тяжелые «воловьи» глаза с проникающим в душу, ( наверное, жутко соблазнительным), – взглядом; черные ресницы, широковатый нос, яркий рот; шрамик, разделяющий левую бровь на две части; темные волосы, крепкая смуглая шея и плечи. А как он пел к тому же! Я – пел… Нельзя ли мне насовсем остаться Костей, а?

Теплые струи воды расслабили тело; затем Костя энергично растерся махровым полотенцем; а после, – с сожалением, но решив, что только так будет правильно, – надел плавки.

Энжи то ли спала уже, то ли делала вид. В любом случае заняться с ней сегодня любовью означало бы: воспользоваться моментом. Несмотря на то, что она хочет меня не меньше, чем я ее. Но все же мы еще не столь близки, – говорил я, да и Костя тоже …собственному телу. А главное – сейчас каждое случайно неловкое движение может причинить ей сильную боль; еще несколько часов назад мы не знали, – не положат ли ее в больницу; а тут я со своими желаниями, пусть и взаимными…

Я осторожно забрался под отдельное одеяло на двуспальной кровати. Анжела прерывисто вздохнула, вздрогнула всем телом. Смутно мелькнуло воспоминание, трудно сказать, мое или Костино, – о какой-то средневековой легенде, где влюбленные кладут меч посредине ложа, дабы не соблазняться. Почему им было нельзя соблазняться, я не вспомнил. Да и меча у меня не было. Я просунул руку под ее одеяло, коснулся теплого плеча, обнял…

Спасибо усталости, и мыслям о ее поврежденной ножке, – я сумел заснуть.

…

Когда солнце, залившее всю комнату сквозь широкое окно, которое никто из нас вчера не сообразил задернуть плотными шторами, – разбудило меня, – было уже не утро, а ближе к полудню.

Анжела пока явно не собиралась просыпаться; солнце ей мешало, – но она лишь укрылась одеялом с головой; и только волосы лежали на подушке, как темное покрывало. В солнечных лучах они казались золотисто-каштановыми. Я поднялся с кровати. Костя с изумлением вспоминал случившееся за вечер. Меня же удивить чем-то было трудно; я с наслаждением ощущал свое (то есть Костино), проснувшееся в этом мире, сохранившееся, и даже, хм… местами еще более окрепшее за ночь тело.