Мичман Нилов с удовлетворением посмотрел на почти скрывшийся под водой турецкий пароход и довольным голосом произнес:

— А все-таки мы их на дно пустили!

— Так точно, вашбродь, — угодливо поддакнул ему Нечипоренко.

Офицер обернулся на его голос и не без удивления увидел, что Будищев склонился над раненым рулевым. С треском разорвав на матросе голландку, [41] Дмитрий осмотрел его простреленную грудь и, покачав головой, взялся за перевязку. Зажав пузырящуюся кровью рану сложенной в несколько раз чистой холстиной, он приложил сверху кусок непонятно откуда взятой кожи и принялся крепко бинтовать тело моряка лентами, нарванными из его же одежды.

— Что ты делаешь? — удивленно спросил мичман.

— Надо чтобы воздух не попал в такую рану, — пояснил солдат, продолжая свою работу. — Это даже опаснее чем истечь кровью, может случиться этот, как его, пневмоторакс!

— Вы и в этом разбираетесь? — Нилов от удивления не заметил, что перешел на вы.

— Хрена тут разбираться, — хмуро буркнул в ответ солдат, потом видимо спохватился из-за грубости ответа и, бросив на Нилова опасливый взгляд, продолжал: — Главное, ваше благородие, теперь его к врачам побыстрее доставить.

— С этим могут быть проблемы, — покачал головой офицер, решив, на сей раз не заметить непочтительности. — Похоже, застряли мы тут надолго.

— Никак нет, вашбродь, — вмешался кочегар, — осмелюсь заметить, что, скорее всего, от взрыва заклепки в днище повылетали. Надо под них пластырь из парусины завести, тогда можно будет воду вычерпать и идти домой с форсом, как адмиральский катер по Фонтанке.

— Хм, давайте попробуем, — пожал плечами мичман, — хотя я полагаю, что наше бедственное положение не осталось не замеченным и скоро мы получим помощь.

— Кстати, а куда нас занесло? — поинтересовался Будищев.

— В каком смысле?

— Ну, кем этот берег занят, нашими или турками? А то с этой кручи нас очень просто можно перестрелять.

— Ну, это ты, братец, хватил, кто же в нас стрелять то станет?

— Да вон хотя бы те обормоты, — солдат махнул рукой в сторону ближайшей возвышенности.

Приглядевшись, Нилов тоже заметил, что с высокого берега за ними наблюдают какие-то люди. Точнее, видны были только их головы в каких-то лохматых головных уборах.

— Это, вероятно, казаки, — неуверенно заявил мичман.

— Ну, если казаки начали чалмы носить, тогда — да!

Как будто подтверждая самые мрачные предположения Будищева, непонятные люди на турецком берегу открыли по ним огонь. Моряки тут же кинулись прятаться за железными листами, которыми был блиндирован их катер, а Дмитрий, подхватив винтовку, неловко сверзился за борт и, оказавшись по пояс в воде, прикрылся корпусом "Шутки".

Патронов у турок оказалось довольно, и их пули с отвратительным лязгом то и дело били по катеру и поднимали фонтанчики в волнах Дуная рядом с ним. Правда, для того чтобы прицелиться в находящихся внизу русских им приходилось слишком уж высовываться из-за кручи. Этим тут же воспользовался Будищев. Уложив ствол "крынки" на борт катера, он тщательно прицелился и выстрелил. Как ни странно, первый же выстрел оказался удачным. Одному из противников пуля ударила прямо в грудь, и он с протяжным криком сверзился вниз.

Вражеский огонь тут же утих и матросы на катере тоже смогли взяться за винтовки. Правда, на весь экипаж у них было всего две "барановки [42] " для караульной службы, да револьвер Нилова.

Впрочем, туркам вести огонь было тоже не слишком удобно, а может стрелки из них были никудышные, но ситуация сложилась патовая. Добраться до моряков с "Шутки" враги не могли, точно так же как и те до них. Тем не менее, нападавшие попытались взять своих противников "на арапа". [43]

— Эй, урус, сдавайся, а то башка будэм рэзать! — раздался крик на ломанном русском.

— Та дэ ты бачив, поганый, чтобы русские сдавалысь? — злобно прорычал в ответ, перешедший от волнения на родной язык, Нечипоренко и, приложившись к винтовке, пальнул вверх.

— Кто же так ругается, — покачал головой Дмитрий, и, зарядив "крынку", подал голос: — Эй, чучмек, я твой дом труба шатал! Ты меня понимаешь?

— Сдавайся, шакал!

— Понимаешь, — удовлетворенно заметил солдат, и продолжил: — Я твою маму любил!

— Ты, как сказал?!

— Я твою сестру любил! Ишака любил и даже тебя, когда ты был маленький!

— У, шайтан! — закричал оскорбленный в лучших чувствах башибузук и выскочил на кручу.

Сухо щелкнул выстрел, и так и не успевший выстрелить джигит полетел вниз, и, подняв брызги, шлепнулся в воду.

— Русский! — раздался сверху другой голос, уже куда лучше говорящий на языке Пушкина. — Думаешь, ты самый умный?

— Спускайся вниз, узнаешь! — закричал ему в ответ Будищев, перезаряжая винтовку.