Он умер днем. От кровоизлияния в мозг. Катя была рядом. Она не смогла закрыть ему глаза, их закрыл врач. Она стояла рядом и не могла с этим смириться: она ведь молилась каждую ночь, но папа умер. Почему так?

Мама и Витя приехали только на следующий день после похорон. Может, намеренно, может, случайно бабушка по телефону назвала дату на день позже. А может, мама сама перепутала. Увы, Катя разговор их не слышала, она была в морге. Только мама с Витей на порог, как бабушка тут же с обвинениями – мол, бессердечные. Вечером того же дня Люда, Катя и Витя уехали домой. Дома их ждала пустая клетка, вернее, Гоша был в ней, лежал на дне мертвый. Водичка в блюдце была. Корма тоже хватало. Витя сказал, что последние дни он совсем не разговаривал.

А Катя маме так никогда и не рассказала, что после ее отъезда папина подушка каждое утро была мокрой – эту тайну она сохранила. И еще она не рассказала про свой сон в ночь перед уходом папы.

…Катя совсем маленькая. Держась за руки, они с папой стоят на краю скалы, залитой ярким солнцем, но солнце не печет, не заставляет щуриться. Внизу быстро плывут белые до голубизны облака, похожие на пену, а до самого горизонта ртутными переливами поблескивает океан. Катя смотрит на птицу с огромными крыльями, парящую над океаном, потом переводит взгляд на папу:

– Почему я не летаю?

– Потому что я не успел тебя научить – Папа грустно улыбается.

– А разве можно научиться летать?

– Да, можно.

– Тогда научи меня.

– У меня не осталось времени.

– Почему не осталось?

Папа опускается на корточки.

– Потому что так нужно.

Катя пугается, отступает:

– Кому нужно?

– Скоро я это узнаю. А сейчас вдохни всей грудью и покажи мне свои крылышки.

Катя удивлена, но она верит папе, она вертит головой, вдыхает и… И вдруг слышит нежный шелест за спиной – то шуршат маленькие белые крылышки.

– Девочка моя, ангел мой! – на глазах папы слезы. – Они вырастут, и ты будешь летать, пообещай мне.

Она проснулась, а папа смотрел на нее не мигая:

– Пообещай, что будешь летать…

Катя испугалась – откуда папа знает о ее сне?

Она кивнула. Через несколько часов он улетел навеки.

Витя продал машину и купил другую. Когда продавал, выкатил из гаража, чтобы покупатель осмотрел ее. Катерина была против – машина-то хорошая, но молчала, потому как встревать было бесполезно: раз Ирина Петровна присмотрела иномарку, пусть даже развалюху, Витя слова поперек не скажет. Он маму не слушал, а уж сестру и подавно. Катя стояла в сторонке, на маму косилась, и все происходящее казалось ей странным – и месяца не прошло, как папы нет, а уже его вещи в комиссионку отвезли, теперь до машины очередь дошла. Не по-людски это. На Ирину смотреть противно – нос задрала, губы скривила, ходит вдоль машины с видом хозяйки, а Катя губы кусала, вспоминая, как на «жигулях» этих из Новосибирска на Байкал ездили, как однажды на проселочной дороге кукурузу воровали, и кукуруза эта так и осталась в ее памяти самой сладкой в мире. А однажды папа вез Катю в больницу, объезжая все ямки, потому что от тряски у нее почки так болели, что хоть кричи. Когда он учил ее водить, она до педалей не доставала, а когда стала доставать, то даже с грузовиком справилась, не то что с легковушкой. Правда, с папиной помощью…

– Витя, может, не надо продавать? – несмело прошептала Катя брату и вдруг увидела на сиденье водителя кота, огромного, серого, с порванным ухом и загноившимся глазом.

– А ну брысь! – брат распахнул дверцу, замахнулся на кота, а тот шмыг – и был таков.

Покупатель засмеялся, подмигнул:

– Хорошему человеку машина принадлежала, раз коту в ней хорошо.

– Очень хорошему, – сказала Катя.

Машину продали, и вскоре в гараже стояла какая-то древняя иномарка представительского класса – так Ирина Петровна говорила, а Катя гадала: хочет она отдельную квартиру или уже не хочет?

Оказывается, очень даже хотела, потому как вопрос о квартире снова возник ранним утром, но в иной интерпретации:

– Нам двухкомнатную, а вам «однушки» хватит.

– Угомонись, Ирина Петровна! – мама впервые обратилась к невестке по имени-отчеству. – Все будет так, как я захочу, а ты можешь ехать в знойный Казахстан. – И, повернувшись к обалдевшему Витьке, добавила: – И ты с ней тоже можешь ехать.

Катя с трудом сдержала ликование и побежала в школу. Когда вернулась, кот с рваным ухом возле подъезда сидел. Она погладила его:

– Как тебя зовут?

Кот глаза закрыл, шею вытянул, стал мурчать и Катину ладошку бодать. Катя взяла его на руки, в глаза посмотрела, а он жмурится, мурлычет.

– Будешь Мишкой.

– Мурррр…

– Ты хороший, Мишка, идем со мной, я тебя покормлю.

Опустила кота на землю и в подъезд зашла. Мишка следом. Она по ступенькам стала подниматься, а он за ней, на одну ступеньку ниже, – будто уважение проявляет. Консьержка кота не заметила. Пришла Катя домой, дверь открыла – никого. Постояла, подождала – сунется кот в квартиру или нет. Если сунется, то она его в кухне покормит, если нет – то на площадке. Кот оказался то ли воспитанный, то ли наученный горьким опытом, но порог не переступил, а только шею вытянул, поводя носиком, с любопытством осмотрел прихожую и сел на резиновый коврик. Когда-то Надежда Степановна говорила, что, если у котика гноятся глазки, ему нужно каждый день давать два сырых яйца со сливочным маслом, масло растопить и все это перемешать, давать до тех пор, пока котик не начнет от блюдца нос воротить. Катя так и сделала, правда, взяла одно яйцо и масла совсем чуточку. Мама заметила, что яиц с каждым днем становится все меньше, поинтересовалась, куда деваются, а Катя ей: