– Николай Петрович, давайте быстрее, мне уроки надо делать.

Не сводя глаз с Кати, он вынул из кармана пластмассовую баночку – все его добавки были в таких баночках, больших или маленьких.

– Тебе надо это принимать, это очень важно для растущего женского организма.

Катя пожала плечами:

– Я себя нормально чувствую.

– Ты должна слушаться дядю Колю! – Он погрозил ей пальцем, как маленькой девочке, ухмыльнулся, подался вперед и положил руку на ее колено.

Катя вздрогнула и уставилась на него широко распахнутыми глазами.

– От этих пилюль микрофлора в твоем влагалище всегда будет в норме.

К ней потянулась другая его рука. Катя вскочила на ноги, стул упал.

– Уходите! – крикнула она. – Уходите, иначе я людей позову!

Огромный живот надвигался прямо на нее. Катя так и не поняла, как ей удалось проскользнуть между животом и шкафом, – она пришла в себя только в кухне, держа в руке сковороду.

– Не подходите! – крикнула она, когда Николай Петрович, гадко ухмыляясь и сверля ее маленькими злобными глазками, заслонил дверной проем. – Я окно разобью!

Этому ее учил папа: если в доме опасность, разбивай окно тем, что под руку попало, и зови на помощь. Николай Петрович сунул большие пальцы за ремень брюк, выставил вперед ногу и удивленно вскинул широкие брови:

– Ты что, с ума сошла? – Он снова выпятил нижнюю губу и шагнул к умывальнику. – Я за водой пришел. – Он набрал воды в стакан, медленно выпил и, не сполоснув, поставил стакан на сушку для посуды. – Что это с тобой, девка?

– Со мной? – Катя вся дрожала от негодования. – Это вы меня хватали… Это вы!

– Я тебя хватал? – Он прижал руку к груди и выпучил глаза. – Слушай, по-моему, тебе пора к психиатру.

– Я все маме расскажу… Все! Она вас прогонит!

– Маме? – Он изобразил на лице крайнюю степень удивления. – Что ты скажешь маме? Что приставала ко мне? – В его глазах сверкнула злость. – Попробуй…

Он вышел в прихожую, накинул куртку, сунул ноги в ботинки.

– Пойду прогуляюсь, а то с тобой опасно в одной квартире находиться.

Николай Петрович вызвал лифт, а Катя, схватив пальто, побежала вниз по лестнице. В ожидании мамы, сжимая кулачки, она металась по остановке, а Николай Петрович, покачиваясь с пяток на носки, выпятив живот и сцепив руки за спиной, стоял на одном месте, на троллейбусной остановке. Мама вышла из троллейбуса, он подал ей руку, обнял, поцеловал. Подбежала Катя, а он сказал:

– Вот, решили тебя встретить, – и посмотрел на Катю с улыбкой, ну просто отец родной.

– Я рада, мои дорогие! – Мама тоже улыбнулась, поцеловала его, потом Катю.

– Знаешь, Катя интересуется добавками, – сказал он, беря маму под руку.

– Правда? – радостно воскликнула мама. – Катюша, может, у тебя талант к торговле?

– Очень может быть, – пробасил Николай Петрович и сверху вниз посмотрел на Катю. – Думаю, Катерина, тебе нужно включаться в мою работу. Вдруг это твое? – И он увлек маму вперед.

Идя позади них, Катя думала о том, что вот сейчас они придут домой и она все расскажет маме. Все! Она смотрела на вальяжно шагающего Николая Петровича, выворачивающего носки ботинок наружу, на семенящую рядом маму, прильнувшую головой к его плечу, и вдруг поняла, что мама ей не поверит. Как обычно. Еще и накричит.

– Катерина, ты где? – обернулась мама, на лице счастливая улыбка. – Не отставай!

Она не отставала, а если честно, будь ее воля, вообще не пошла бы домой. Да и разве это дом? Дом – это особое место, где хорошо, куда хочется возвращаться, а эта квартира – вовсе не дом, хоть она и своя. Странно, в гарнизонах все квартиры были чужие, но в них было уютно, потому что там был папа. Он разговаривал с Катей, стихи читал – он очень любил стихи, знал их наизусть много-премного. Папа был особенный, и Катя никак не могла понять, за что мама любит Николая Петровича, ведь он на редкость неприятный человек, мерзавец, каких мало. Катя это поняла с первой минуты, потому что мерзость, как вонь из плохо вымытого унитаза, ничем не замаскируешь. Спрашивать у мамы, что она в нем нашла, Катя не осмелилась, а однажды случайно услышала разговор мамы с подружкой:

– Николай Петрович необыкновенный, он не пьет.

Да разве это достоинство? Лучше бы он пил, думала Катя, приближаясь к подъезду и ничего, кроме ледяной злости, не чувствуя. Вот сейчас мама накроет на стол, они сядут ужинать, включат телевизор, будут растягивать губы в улыбке, согласно кивать, пялиться в ящик, и никакой радости от ужина втроем не будет, потому что они чужие люди, волею случая оказавшиеся в одном помещении. Раньше в их семье был очаг, в который хотелось подбрасывать поленья доброты, любви, радости, а теперь очага этого не было, остался один лишь пепел. Кто в этом виноват? Как это исправить? Почему в семье не сложились нормальные отношения? Почему ко дню ее рождения Анна Ивановна не то что подарка не пришлет, но даже поздравительной открытки? Ответа на эти вопросы не было. И не будет.

Катя не заметила, как вошла в подъезд.

– Я почту посмотрю, на лифте не поеду, – сказала она и побежала на площадку между первым и вторым этажом.

– А я тоже пройдусь! – воскликнул Николай Петрович. – Катя, давай наперегонки!

Но он и не думал ее обгонять. Как только двери лифта за мамой захлопнулись, он схватил Катю за волосы, запрокинул ей голову и прошипел, брызгая в лицо слюной:

Конец ознакомительного фрагмента.