«Различие между бытием и обладанием, – поясняет Э. Фромм, – касается типов общества: одно ориентировано на человека, другое – на вещи. Ориентация на обладание – характерная особенность западного индустриального общества, в котором главный смысл жизни состоит в погоне за деньгами, славой, властью» 44 .

Если в утопиях доминируют ценности, используя терминологию Э. Фромма, модуса Бытия, то в антиутопиях ценностным каркасом массового сознания выступают ориентации на Обладание.

Подобное ценностно-смысловое содержание определяет и картину мира в массовом сознании, и образ желаемого будущего населения, и специфику социальных институтов и процессов, социальной структуры общества, где реализованы утопия или её антипод – антиутопия. Соответственно, социум, в котором реализована утопия, активно развивается (в том числе модернизируется), социум, несущий на себе печать антиутопии, подвержен стагнации и склонен к деструктивным процессам.

Как верно подметил ещё П. Сорокин, «люди с трансцендентальной системой ценностей и глубоким чувством нравственного долга обладают ценностями, которых не может у них отнять ни один человек и ни одна катастрофа. При всех обстоятельствах они сохраняют ясность ума, чувство человеческого достоинства, самоуважение… Имея эти качества, они могут вынести любое испытание, каким бы суровым оно ни было» 45 . Поэтому «избавление» населения той или иной страны в процессе институализации антиутопии от так называемых консервативных ценностей далеко не всегда приводит к технико-экономической модернизации страны. Более того, распространение ценностей модуса Обладания: власть, богатство, престиж, гедонизм и т.п. – приводит к неустойчивости, нестабильности любого социума. Ярким примером этого служит современная ситуация во многих развитых странах, которые, как считается, в своё время успешно прошли первичную модернизацию, и избавились от консервативных ценностей, находятся в настоящее время на стадии завершения вторичной модернизации, то есть окончания «построения» информационного общества.

Безусловно, это непосредственно касается и транзитивных периодов, наподобие того, в котором уже два десятилетия находится наша страна. Поэтому трудно не согласиться с мнением известного испанского учёного и государственного деятеля, в течение 12 лет занимавшего пост Генерального директора ЮНЕСКО, в соответствии с котором «утопия нашего времени означает право всякого человека выходить за пределы настоящего, совершенствоваться и конструктивно влиять на окружающий мир. Такая утопия доступна для всех. Она становится долгом всех жителей планеты, а в особенности тех, кому посчастливилось родиться и вырасти в благополучной среде. Она обязывает действовать, проецировать себя в будущее, ломать рамки сложившегося порядка вещей, изо дня в день улучшать собственную жизнь и помогать другим улучшить свою. Утопия нашего времени не имеет ничего общего с обещаниями создать рай на земле. Она не имеет ничего общего и с отрицанием прошлого» 46 .

На основании всего сказанного вполне уместным нам представляется вывод: «Таким образом, можно без преувеличения утверждать, что утопия составляет суть любой социальной теории» 47 . Можно даже говорить о "религиозной функции утопии", хотя ее исходные образы и архетипы трансформируются в процессе развития социологии и политологии. Вместе с тем утопическая функция всегда остается категорией сознания и как таковая ориентирует человека на поиски элементов, отсутствующих в настоящем 48 . Тем самым инициируются процессы индивидуальной и социальной трансформации.

Трудно не согласиться с мнением В.С. Мартьянова и Л.Г. Фишмана, что историю движут общественные идеалы, выраженные в утопиях. Поэтому «исчезновение утопии создаст статичную вещность, в которой человек и сам превратится в вещь» 49 .

По-новому взглянуть на роль социальных утопий в общественных изменениях позволяет постнеклассический универсумный подход. Так, в соответствии с приниципом минимального универсума (и принципом дополнительности Н. Бора как его частным случаем) в любой социальной утопии можно выделить два элемента: собственно утопию и антиутопию (вспомним древнекитайскую дихотомию ян и инь). Любая утопия несёт в себе свой антипод – антиутопию.

Фактически любая социальная утопия является ярким, завлекательным миражом, волшебным покрывалом, под которым таится её страшный, но неизбежный антипод – антиутопия. С точки зрения принципа минимального универсума утопия выполняет функцию развития утопической системы, её распространения среди большего числа сторонников, приспособления утопических идеалов к конкретным традициям того или иного социума, менталитету и социальным ожиданиям его представителей. Антиутопия выполняет функцию «укоренения» утопической системы в конкретном социуме, её внедрения в массовое сознание и поведение людей, укрепление утопического социума любыми доступными её проводникам методами. Поэтому весь социально-исторический процесс можно рассматривать как смену борющихся между собой социальных утопий-антиутопий, за которыми стоят определённые тайные организации 50 .

В этой связи трудно не согласиться с подробной характеристикой особенностей социальных утопий и социальных антиутопий, которую даёт в своей новаторской работе В. Штепа. По его мнению, если утопия основана на позитивном стремлении к прямому воплощению своего трансцендентного идеала, то антиутопия сосредотачивается на негативе – борьбе со всевозможными «врагами» и «ересями», чем постоянно отодвигает «светлое будущее» за недостижимый горизонт, а по сути предаёт и обессмысливает его. 51

Важно отметить, что «точкой водораздела между утопией и антиутопией является момент достижения утопистами власти. Как только власть обретена, утопия отступает на задний план, являясь частью официальной идеологии. На первый план выходит антиутопия. Так, христианство было социальной утопией, но, завоевав власть, стало антиутопией. Обретя статус официальной религии, западное христианство лишилось своего утопизма и приобрело статус антиутопии, полнее всего выразившийся в деятельности «святой» инквизиции» 52 .