Шрифт:
В качестве примера можно привести аналогичный путь, который прошла каждая монотеистическая религия. Как образно пишет К. Кобрин, «в условиях постсоветской культуры явно постмодернистским феноменом представляется возвращение, ренессанс традиционных конфессий, особенно Православия. Потерявшее всякий позитивный смысл современное русское православие с его кокетливым эстетским традиционализмом есть не что иное, как религиозные «Старые песни о главном». Православный поп на бандитской презентации – таков постмодернистский ремейк Сергия Радонежского, благословляющего Дмитрия Донского» 53 .
53
Там же.
На наш взгляд, именно в IV в. н. э. состоялся переход христианской социальной утопии в христианскую социальную антиутопию. Переход же социальной утопии мусульманства в социальную антиутопию произошёл на грани ХI – ХII вв. н. э. Не вдаваясь в детали, обращаем внимание, что происходившие при этом процессы были подробно раскрыты в классическом труде швейцарского востоковеда Адама Меца «Мусульманский ренессанс», вышедшем ещё в 1922 г., но сохранившем свою научную ценность и сегодня. Опираясь на уникальные исторические источники, автор раскрывает социально-культурные, экономические, политические процессы, происходившие в IV – Х вв. н. э. в мусульманском мире 54 .
54
Мец А. Мусульманский ренессанс. – М., 1973. – 473 с.
Итак, важно отличать утопию от антиутопии. Между тем в философской, политологической и публицистической литературе зачастую смешивают эти понятия, приписывая негативные черты антиутопии самой утопии. Так, известный публицист-историк А. Первушин ошибочно утверждает, что «…утопия всегда реакционна. Кто бы ни пытался реализовать утопию (Робеспьер, Гитлер, Сталин), он всегда отбрасывает свою страну и своё общество назад – на одну или две ступени. Коммунистическое государство Сталина возродило крепостничество и прочие формы рабства. Национальная империя Гитлера вернула в повседневную практику социал-дарвинизм, более характерный для первобытно – общинного строя» 55 . Безусловно, всё сказанное не относится к утопии, а характеризует антиутопии.
55
Первушин А. Оккультный Гитлер. – М., 2006. – С. 115.
Социальные антиутопии ещё требуют обстоятельного социологического анализа.
С позиций постнеклассического социологического подхода нам представляется важным разработать типологию социально-утопических моделей, реализованных в известной нам социальной истории.
4. Социокультурная специфика антиутопии в России в конце XX – начале XXI в
С известными оговорками неолиберальную антиутопию, созданную у нас в 1990-2000-е гг. можно назвать «государственно-олигархический капитализм» (хотя справедливости ради следует отметить, что существует немало и иных вполне адекватных определений типа созданного у нас государства). Рассмотрим её в соответствии с методологической моделью минимального универсума, основанного на диатропической парадигме.
На вещественно-энергетическом уровне
В производственно- экономической сфере – безусловное главенство сырьевого сектора национальной экономики, для обеспечения которой важное значение имеет развитие транспортной инфраструктуры. Подчинённую роль здесь должны играть низкотехнологичные производства, связанные с удовлетворением потребностей внутреннего рынка во всевозможном «ширпотребе» и ряде продуктов питания. Этому сопутствовала в 1990-е гг. дезинтеграция высокотехнологичных отраслей оборонки, обеспечение условий для слияния её с международными компаниями.
В социально-демографической сфере – сокращение существующего населения. Снижение доли населения, обладающего «избыточным» уровнем образования, путём как реформирования системы образования, позволяющего облегчить вытеснение за рубеж наиболее высококвалифицированного персонала, так и заменой его на более низкоквалифицированную рабочую силу из стран ближнего и дальнего зарубежья.
На функционально-организационном уровне
Резкое сокращение социальных обязательств со стороны государства, вплоть до его полного «ухода» из социальной сферы общества. Латентное слияние государственного аппарата с коммерческими структурами, «приватизация» и «коммерциализация» государственных должностей (попросту – распространение коррупции). В результате, с одной стороны, происходит значительное снижение социальной нагрузки на госбюджет, с другой – резкий рост «фондоотдачи» любой государственной структуры, число которых продолжает неуклонно расти. Соответственно, государство-корпорация снижает собственные социальные издержки, повышая свою экономическую привлекательность для внешних «партнёров». При этом государственный аппарат, образно говоря, в определённой мере «становится самоокупаемым», поскольку значительной части госслужащих отдаются «на кормление» определённые территории, сферы деятельности, участки работы.
На информационном уровне
Здесь целесообразно выделить две стороны ситуации. Во внутренних, реальных её аспектах – параллельные коммерциализация и огосударствление большинства СМИ, которые способствуют формированию у населения гедонистических и престижно-потребительских ценностей; общая деградация социально-нравственных норм и ценностей до примитивного уровня. При этом во внешней, формально-представительской стороне – стремление государства опереться на древний, но уже во многом утраченный духовно-нравственный авторитет монотеистических религий, которые имеют тенденцию стать государственными.
Антиутопии обладают обратной закономерностью по отношению к утопиям. Если утопии начинаются с информационного уровня социума как некая идея, постепенно овладевающая массовым сознанием, то антиутопия, наоборот, «появляется на свет» уже на экономическом уровне.
Так, в современном российском обществе в 1996-1998 гг. сосуществовали в относительном, весьма противоречивом и неустойчивом равновесии либерально-демократическая утопия и неолиберальная антиутопия. Победа антиутопии ознаменовалась знаменитым дефолтом, который произошёл в августе 1998 г., когда Российское государство отказалось отвечать по своим финансовым обязательствам. В результате множество людей, поверивших в идеалы либерально-демократической утопии, разорились. В течение нескольких недель произошёл скачок из утопии с её радужными надеждами на экономическое процветание и прогресс демократии в антиутопию с мрачными перспективами развития «по-латиноамерикански», когда в стране на фоне общей бедности и коррупции процветают узкие слои буржуазии и государственных чиновников.