Шрифт:
Но утверждение связи цели и средств как способа рационального измерения реальности также не решает проблему существенного признака рациональности. В данной версии остаются невыясненными основания, исходя из которых в качестве рациональности рассматривается логическая связь цели и средств деятельности. Таким основанием приведенные авторы называют очевидность, которая в теории В. Парето выражена в интерпретации связи цели и средств групповым социальным субъектом, в теории М. Вебера - интеллектуальном понимании смысловых связей. Проблематичность данного основания состоит в том, что такая очевидность всегда имеет культурную обусловленность: содержание очевидности является неодинаковым в различных культурных контекстах, в рамках различных исторических периодов существования и развития обществ и имеет зависимость от господствующих мировоззренческих парадигм. Данное обстоятельство приводит к утверждению многих историко-культурных типов рациональности, что в конечном итоге размывает исходный критерий рациональности (рациональность оказывается неидентичной самой себе) и создает указанную во введении теоретико-методологическую проблему.
Наиболее ясной называет трактовку рациональности как целесообразности Н.И. Лапин. По его мнению, «рациональное - это то, что непротиворечиво связывает цели и средства, и то, что открыто или доступно разуму всех разумных существ» 40 . Открытость, доступность разуму, по мысли данного автора, освобождает путь к коммуникативной рациональности. Считаем, что такую доступность следует понимать как форму объективации связи цели и средств, которую объяснил В. Парето, в определении логических действий. Рациональность как целесообразность предстает у О.Т. Вите, который приводит интерпретацию рационального как способа обоснования целенаправленного поведения 41 . «Обычным пониманием» называет трактовку рациональности как целесообразности Е.А. Мамчур: рациональной является деятельность, направленная к некоторой сознательно поставленной цели, причем для достижения этой цели используются адекватные, т.е. ведущие к этой цели, средства 42 .
40
Лапин Н. И. Проблема рациональности и перспективы развития российской социологии // Вопросы социологии. – 1996. – №6.- С. 77.
41
Вите О. Т. Политический процесс как сфера иррационального действия // Вопросы социологии. – 1996. – №6. – С. 87–91.
42
Мамчур Е. А. Релятивизм в трактовке научного знания и критерии научной рациональности // Философия науки. Вып. 5: Философия науки в поисках новых путей. – – М.: ИФ РАН, 1999. – С. 16.
Другим критерием рациональности в рамках данной версии предлагается считать факт реализации цели: «если цель достигнута, действия и средства были рациональны; если же цель не достигнута, действия не были рациональны» 43 . Такой критерий делает невозможным рациональное соотнесение целей и средств деятельности на этапе планирования действий и, следовательно, приводит к невозможности рационального выбора средств. Действительно, достижению цели могут способствовать случайные, рефлективно не оформленные, неизвестные субъекту действия факторы, существование которых субъект не может учесть при планировании деятельности. Тем самым соотнесение целей и средств деятельности становится игрой, в которой всегда сохраняется риск выбора нецелесообразных средств.
43
Никифоров А. Л. Соотношение рациональности и свободы в человеческой деятельности // Рациональность на перепутье: в 2 кн. Кн. 1. – М., 1999. – С. 298.
При всей теоретической ясности данной интерпретации рациональности остается нерешенной проблема размытости исходного ее критерия, что лишает нас доказательных оснований для того, чтобы предпочесть данную версию другим. Очевидность, априорная ясность - вот ответ на вопрос о том, почему рациональность следует трактовать как целесообразность. Вместе с тем, такой ответ находится за пределами научного дискурса, так как научное знание есть знание выводное, что делает его строгим и непротиворечивым. Очевидность же - категория субъективная, не основанная на научных выводах.
4. Рациональность как нормативность, стандартизованность, конвенциональность. Попытка преодолеть указанную выше трудность, возникающую при планировании деятельности, содержится в утверждении правил и норм связи цели и средств деятельности, в качестве руководства и критерия по выбору целесообразных средств 44 . Совокупность норм и правил, складывающихся в процессе накопления опыта целедостижения, ценностно-ориентированного поведения, формирует стандарты связи цели и средств в различных сферах практики, маркируемые как стандарты рациональности. Такие стандарты выступают формой объективации и деиндивидуализации способов деятельности. С данной точки зрения рациональной является деятельность, в которой упомянутые стандарты воплощены, нерациональной - деятельность, в которой стандарты рациональности нарушены. В ряде случаев применяется требование логического обоснования действующей нормы, регулирующей деятельность. Так, по мнению В. Пироженко, деятельность, которая не согласуется с логически обоснованной нормой и не соотносится с ней, не является рациональной 45 .
44
Там же.
– С. 298–299.
45
Пироженко В. Наукова раціональність: ціннісна норма і методологічний регулятив // Вісник Національної Академії наук України. – 2002. – №8. – С. 45.
Рациональное как нормативное, выражающее совокупность стандартов социально-группового поведения, обслуживающих социально значимые для данного социума цели, обсуждает А.И. Ракитов 46 . А.Б. Белозеров применяет определение рациональности как «совокупности общепринятых правил, стандартов, норм и ценностей на основе объективных характеристик человеческого бытия» 47 . В.И. Бакштановский и Ю.В. Согомонов используют категорию рациональности как характеристику морали, выражающую императив следования универсальным и абстрактным правилам рыночного и политического поведения, приверженность соответствующим им ценностям. Данный императив позволяет отделить рациональное поведение «как от косного обычая, так и от произвола и вседозволенности» 48 .
46
Ракитов А. И. Рациональность и теоретическое познание // Вопросы философии. – 1982. – №11. – С. 69.
47
Белозеров А. Б. Коммуникативная рациональность в контексте постнеклассической науки // Вестник Поморского университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. – 2011. – № 2. – С. 62.
48
Бакштановский В. И., Согомонов Ю. В. Социология морали: нормативно-ценностные системы // Социологические исследования. – 2003. – №5.
– С. 10.
К группе интерпретаций рациональности как нормативности следует отнести трактовку, использованную Л.Д. Гудковым. Рассматривая рациональность с точки зрения социологии культуры, данный автор связывает рациональность социального действия с наличием конвенциональных норм и правил, определяющих условия и порядок его реализации: «Рациональным мы называем такое смысловое действие, которое содержит свое собственное объяснение - конвенциональные нормы условий и порядка своей реализации, тем самым становится доступным для воспроизводства (и понимания другими)» 49 . При этом утверждается множественность нормативных систем, их отнесенность к конкретным ситуациям социального действия.
49
Гудков Л. Д. Тотальный дизайн: от смысла жизни к стилю жизни // Материалы мастер-класса Л.Д. Гудкова. Институт Европейский культур. [Электрон. ресурс]. – Режим доступа:(дата обращения 08.06.2013).
Рациональность как совокупность стандартов деятельности предстает в теории макдональдизации Дж. Ритцера. Ключевыми стандартами рациональной деятельности выступают эффективность, калькулируемость, предсказуемость, технический контроль 50 . Близким по смыслу к рассматриваемой версии рациональности является определение рационализма как открытого знания (доступ к которому открыт для всех). Признаком рационального знания здесь предлагается считать постоянную проверку знания посредством ясных и открытых критериев, досконально выясненных принципов. Данные критерии и принципы представляют собой актуальные конвенции, которые сформировались на основе многократных проверок и с которыми согласны все применяющие то или иное знание 51 .
50
Ritzer G. The McDonaldization of Society. – Pine Forge Press, 2000. – Р. 12–15.
51
Штейнзальц А., Функенштейн А. Социология невежества. – М.: Институт изучения иудаизма в СНГ, 1997. – С. 26– 27.