В тусклом свете ночника я едва разглядела Эбби. Она стояла в кроватке, сонно потирая кулачками глаза, и продолжала плакать.

— Мама! Ааа!

Я бросилась к дочери и подхватила её на руки.

— Ш-шш, солнышко. Всё, всё, мамочка здесь. Успокойся. Всё хорошо.

Повторяя ласковые слова, я укачивала Эбби, положив головку на плечо и поглаживая по вспотевшей спинке. Тихие всхлипы некоторое время сотрясали маленькое тельце, но довольно скоро она снова начала засыпать. Я переложила дочь на руки и принялась укачивать, по привычке напевая её любимую колыбельную. Постепенно она затихла.

Сзади скрипнула половица. Замерев, я обернулась. В дверях стоял Дилан. Его беспокойный взгляд метался между мной и бронзовой головкой Эбби.

Сделав шаг вперёд, он вошёл в комнату. Я отступила к кровати и повернулась боком, закрывая собой дочь. Это была оборонительная поза, защитная. Я едва не зашипела, оберегая своё дитя.

Поняв это, Дилан замер. Он не двигался и, кажется, даже не дышал.

Неожиданно до меня дошёл весь ужас происходящего. Что я делаю? От кого пытаюсь защитить ребёнка? От его собственного отца?

Медленно я повернулась к Дилану и посмотрела в его лицо.

— Тебе нужна была причина? Вот она.

Дилан медленно двинулся ко мне. Остановившись в одном шаге, он несколько секунд изучал меня, а затем вернулся взглядом к Эбби.

Я видела, как меняется выражение его лица. От нежности, с которой он смотрел на ребёнка в моих руках, до задумчивой сосредоточенности. От сосредоточенности — к сомнению. Глубокая складка пролегла между бровями, когда он медленно поднял руку и кончиками пальцев дотронулся до кудряшек Эбби. Он убрал с лобика прилипшую к нему влажную прядку, а затем с его лица в один миг исчезли все краски.

Побледнев, он отшатнулся, словно получил прямой удар в грудь. Сжатая в кулак рука взметнулась вверх: в попытке подавить то ли крик, то ли стон Дилан прикусил фалангу указательного пальца. Он поднял на меня полные боли глаза и в неверии замотал головой.

Слёзы безостановочно текли из моих глаз. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, которая непонятно, каким образом, ещё не разорвалась от горя.

— Прости меня, — прошептала я беззвучно и закрыла глаза, не в силах наблюдать его агонию.

Спустя какое-то время я услышала его сдавленный голос:

— Как её зовут?

— Эбби.

— Эбби, — повторил Дилан, пробуя это имя, привыкая к нему. — Эбби…

Открыв полные слёз глаза, я смотрела на спокойное личико нашей дочери. Мой маленький ангелочек крепко спал, не догадываясь, какая драма разыгрывается сейчас рядом с ней. Не догадываясь, что только что обрела отца, который до этого ничего о ней не знал.

Я чувствовала на себе взгляд Дилана, чувствовала, что он всё ещё стоит рядом. Он не уходил. И больше ничего не говорил.

Спустя какое-то время, я повернулась к кроватке и аккуратно положила туда Эбби. Она повернулась на бок, привычно подперев рукой щёчку. Одёрнув пижамную курточку, я погладила дочь по спинке и накрыла одеялом.

Несколько минут я смотрела на свою малышку и набиралась храбрости, чтобы обернуться. Когда я, наконец, это сделала, Дилана в комнате не было.

Прежде чем спуститься вниз, я переоделась и зашла к Максу. Он крепко спал, подтянув ноги к груди. Одеяло сползло к изножью кровати. Я снова накрыла его и поцеловала в вихрастую макушку.

Дилана я нашла в гостиной. Он стоял перед шкафом с фотографиями. Одна из них была у него в руках, на ней Макс держал полугодовалую Эбби. Это был один из тех редких снимков, на котором мне удалось заставить сына улыбнуться.

Я остановилась на пороге, рассматривая Дилана и страшась заговорить первой.

— У неё мои глаза, — сказал он тихо.

— И волосы, — прошелестела я. — Такого же бронзового оттенка.

— Я заметил.

— Дилан, я…

Он поставил фотографию на место и повернулся ко мне.

— Когда ты собиралась мне рассказать?

Я выдержала его тяжелый взгляд.

— Сейчас.

— Сейчас? — усмехнулся он. — Почему сейчас? Почему не через пять лет? Не через десять? Или когда наша дочь закончит школу? Или когда соберётся выйти замуж?

Я заслужила, чтобы он был жесток со мной. Ему было больно, и я не могла себе представить, как и чем можно было помочь облегчить эту боль. Дилан мог обвинять меня, кричать, даже ударить. Я бы сама разорвала себя на части за то, что сделала с ним. Со всеми нами.