Я полагала, что он вернётся немедленно и сделает именно так, как грозился: закинет на плечи и увезёт. Нас всех. Потом мы вместе будем во всём разбираться. Своё совершенно незрелое — детское, по сути — желание подчиниться тому, что скажет и сделает он, взрослый и сильный мужчина, я оправдывала тем, что устала быть одна, устала быть ответственной. Я хотела стать ведомой. Но чтобы вёл меня именно он.

Позже я ужасно сердилась на себя за эти мысли, считала их проявлением слабости. Непозволительная роскошь — сбрасывать со счетов жизнь других людей, так или иначе вовлечённых в то, что породила моя ложь и последующие за ней поступки. И я помнила слова Дилана о том, что сейчас это касается не только нас двоих — мужчины и женщины, но и детей. Вспоминая, что он сказал о моём сыне… Даже одно то, что Дилан подумал о Максе, наполняло моё сердце смутной надеждой, что всё будет хорошо.

Я никогда не отрицала возможности появления в моей жизни другого мужчины, но не предполагала, что это произойдёт так скоро — когда дети ещё маленькие. Как этот человек будет к ним относиться? Смогут ли они поладить? Найдёт ли он к ним подход? Не решит ли в какой-то момент, что не стоит брать на себя ответственность за двоих детей, тем более — чужих. Но пока он будет определяться, мы можем привязаться друг другу, и тогда разрыв станет болезненным для всех. Поэтому я и не торопилась слушать Ким, когда она заводила "подумай-о-себе" разговоры. В действительности же, моё сердце навсегда было поделено между двумя мужчинами, а осколки и крохи, которые остались от этого деления, — какой нормальный человек захочет ими довольствоваться?

Поэтому сейчас, стоя под обвинительным и беспокойным взглядом подруги, я молчала. Одно дело знать, что Дилан вернётся, а другое — предполагать, чем станет для нас его возвращение.

— Ну, чего ты молчишь, Ливи? — голос Ким смягчился.

— То и молчу, что нечего сказать. Со мной всё в порядке. Просто всё это так выматывает, знаешь? Праздники. Благотворительные поездки. Приёмы. Балы-ы… — Я пыталась отшутиться, делая паузы между словами и манерно протянув последнее.

— Шикарные платья. Мужчины в смокингах, — подхватила Ким. — Изысканные блюда, названия которых Стив до сих пор не может вспомнить. Ах, оставьте! Прикоснувшись к высокому, я больше не могу заниматься какими-то подливками!

Она картинно заломила руки и неуклюже провальсировала по кухне.

Я засмеялась и крепко обняла подругу:

— Не сердись на меня, пожалуйста! Я просто очень устала за этот год. И прости за соус.

— Да ладно, проехали, — вздохнула она. — Просто, когда ты замыкаешься в себе, я очень пугаюсь. Не хочу больше видеть тебя разобранной. Как тогда.

Мы обе знали, что Ким говорит о первых месяцах, прошедших после гибели Майка. Но тогда я была "разобрана" потому что не знала, как жить дальше; надо было всё брать в свои руки, учиться рассчитывать только на себя. Сейчас же появился тот, кто готов разделить со мной все заботы, и "разобраность" моя теперь другого свойства.

Все эти дни я будто ждала приговора. Верховный суд моей жизни решает, что будет дальше. Я вовсе не ассоциировала его с Диланом, хотя, если придерживаться юридической терминологии, именно он выступал на стороне присяжных. Но окончательное решение всё-таки принимает не Дилан. И, если честно, я не могла отделаться от ощущения, что оно уже вынесено; приговор зачитан, и мы оба его исполняем. Наша встреча, наша ночь, Эбби, смерть Майкла, моя книга, знакомство с Эллен, бал, приезд Дилана — это звенья одной цепи, которая вот-вот замкнётся.

— Всё в порядке, Ким. Правда. Не волнуйся за меня.

— Не буду, — буркнула она. — Да и некогда мне. Надо что-то решать с олениной.

— У меня есть клюквенный сироп. Можно сделать соус. Оленина с клюквенным соусом — очень даже изыскано!

— Изы-ыскано! — передразнила меня Ким.

— Ох, только не начинай снова вальсировать!

— Ладно, вали за своим сиропом. — Ким вернулась к отмыванию ковшика. — Хоть какой-то толк от тебя будет.

Её следующий вопрос остановил меня в дверях:

— Скажи, а что за блюдо вы ели на приёме? Стив назвал это "курицей Иглесиаса", но что-то не очень верится.

Услышав, какое определение Стивен дал несчастному цыплёнку, я сложилась пополам от смеха. Увидев мою реакцию, Ким прыснула:

— Чего ты?

— Господи, не могу. Ох, не могу! — Хохотала я. — "Курица Иглесиаса"! Надо ж было придумать!

— Ну, так что?

— Цыплёнок "альфредо"!

Мы вместе покатились со смеху.

— И чего это тут у вас?

Один взгляд на того, кто с этим вопросом появился на кухне, вызвал у нас новый приступ гомерического хохота.

— Да вы чего, девчонки?

Не дождавшись адекватной реакции, Стивен пожал плечами, схватил из холодильника банку содовой и благоразумно поспешил убраться.

Дома я перерыла все записи, но рецепт клюквенного соуса так и не нашла. Времени на то, чтобы искать в Интернете не было: пока включу компьютер, пока мой старенький модем придёт в себя и загрузит главную страницу поисковика, пока я закрою все всплывающие окна — Новый Год наступит без меня. Поэтому я просто вылила на сковороду сироп и, пока он был холодный, развела в нём картофельную муку. Доведя смесь до кипения, я добавила немного красного вина. Вышло чуть кисловато, но, учитывая, что с олениной Ким подаёт свежую рукколу, должно получиться неплохо. На всё про всё у меня ушло минут сорок.