– Рад с вами познакомиться.

Крупная рука обхватила мою в твердом рукопожатии. Я высвободила пальцы из его ладони и села в кресло.

– В чем состоит дело? – спросила я, обращаясь к мистеру Мэндвиллу.

– Джеймс унаследовал дом своей бабушки и наткнулся там на фарфоровый сервиз, возможно, очень ценный. Он поискал в Интернете экспертов по фарфору и вышел на вас.

– Однако не смог найти вашего телефонного номера, поэтому связался с мистером Мэндвиллом, – подхватил потенциальный клиент. – Я предложил ему прислать фото по электронной почте, но он объяснил, что вы предпочитаете видеть предметы воочию, держать их в руках, чувствовать их и не станете работать с фотографией, присланной по почте.

Клиент произнес все это без обычной насмешки, которую я привыкла слышать в голосах людей, когда те узнавали, что я еще не освоилась в двадцать первом веке.

– Она не пользуется даже мобильным телефоном, – наябедничал мистер Мэндвилл.

Гость посмотрел на меня долгим взглядом, и мне подумалось – он способен понять, почему человек предпочитает жить в окружении чужих вещей.

– Не представляю, как это возможно, – обронил он.

Мне показалось, что я увидела в его глазах что-то похожее на тоску по миру, о существовании которого он прежде не догадывался.

– Вы разбираетесь в антикварном фарфоре, мистер Граф?

– Нисколько, к сожалению. И прошу вас, зовите меня Джеймс.

Я кивнула, разглядывая хорошо сидящий костюм и галстук от «Эрмес» – возможно, винтажный. Едва ли моего нового клиента когда-нибудь называли Джимом или Джимми. Лет ему было тридцать пять, однако во всем его облике читалась юность – не тянул он на «мистера Графа». Выглядел как «Джеймс» – просто Джеймс, который часто ходит на яхте. Вероятно, он даже состоял в гребной команде Дартмута или Йеля, где учился. Волосы он носил длинноватые для Уолл-стрит, и все же я могла бы поспорить на свою коллекцию деталей от швейцарских часов, что он принадлежит к сумасшедшему миру огромных денег, непрерывных звонков и электронных писем и имеет два мобильника, чтобы управляться со всем этим безумием.

Джеймс Граф прищурил глаза, и я поняла, что слишком увлеклась умозаключениями и таращусь на него уже просто бесстыдно. Смутившись, я сдвинула в сторону предметы, лежавшие на столе, и протянула руку к коричневой помятой коробке.

– Позволите взглянуть?

– Конечно.

Он передал мне маленькую коробку. Я поставила ее в центр стола и ножницами с костяными ручками (с аукциона в Луисвилле, Кентукки) надрезала единственный слой клейкой ленты, которая скрепляла верхние створки. Очевидно, Джеймс взял коробку с собой в салон самолета. Значит, внутри находится что-то очень важное для него…

Я принялась выгребать из коробки пенопластовые шарики.

– Вы ели с этой посуды, когда посещали бабушку? – Сама не знаю, зачем я спросила, почему вдруг захотела узнать нечто большее о жизни неодушевленного предмета, который в тот момент разворачивала.

– Нет, – ответил Джеймс с сожалением. – Мы им не пользовались. Сервиз всегда стоял на почетном месте в буфете, вместе с остальным фарфором. Бабушка смахивала с него пыль и аккуратно возвращала на место.

В голосе гостя звучал оттенок сожаления, нотка потери – непонятно, то ли в адрес бабушки, то ли ее посуды.

– Это Лимож, – заявил мистер Мэндвилл, словно хотел таким образом оправдать свое присутствие.

Он обладал прекрасной деловой хваткой, нежно любил красивые антикварные вещи, однако его знания о керамике и фарфоре можно было втиснуть в булавочную головку.

Мои глаза встретились с глазами мистера Графа… то есть Джеймса… и я почти пропустила появление из пенопласта белой фарфоровой ручки.

Двумя пальцами, большим и указательным, я аккуратно достала чашку, потом разгребла остаток пенопласта на дне и обнаружила блюдце.

– «Хэвилендский лимож». Точнее, «Хэвиленд и Ко» – не путать с «лиможем» Чарльза Филда, Теодора или Иоганна Хэвилендов.

Мистер Мэндвилл просиял.

– Я же говорил, она знаток!

Джеймс склонился ближе ко мне.

– Вы смогли это определить, даже не взглянув на клеймо?

Я кивнула.

– Видно по форме. – Я провела пальцем по волнистому краю блюдца. – На заготовках одной и той же формы рисовались разные узоры. Форма заготовки называется «бланком». Судя по форме блюдца, это бланк номер одиннадцать, что является характерной формой «Хэвиленд и Ко». Такой волнистый край с выпуклыми точками очень похож на бланк номер шестьсот тридцать восемь, но, поскольку у меня дома есть чашка шестьсот тридцать восьмого, я совершенно точно могу сказать, что ваша – номер одиннадцать.

– Не предполагал, что все будет так просто.

– Ну, вообще-то, это единственный простой этап в идентификации лиможского фарфора. Дэвид Хэвиленд, который основал лиможскую фабрику в 1849 году, не считал необходимым ставить названия своих узоров на посуде – вот почему его нет на дне вашей чашки. – Я перевернула ее, чтобы подтвердить свои слова. – И здесь возникает трудность…

Я осеклась, впервые обратив внимание на рисунок: черно-желтые пчелки и тонкие зеленые линии, показывающие траекторию их полета. Необычно и уникально. И очень памятно.