Подсказки окружали Мейси везде. Они были в фотографиях, развешанных по всему дому, на них прекрасная Берди позировала в театральных костюмах – большую часть юности она играла в школьных пьесах и в местном театре. Подсказки хранились в толстых фотоальбомах, набитых старыми полароидными снимками: ее мать с первым мужем, красавцем в армейской форме, перед отъездом во Вьетнам в 1965 году, а позже – она с маленькой Джорджией в крестильной рубашке. Только недавно Мейси сообразила, что нет фотографий ее отца, второго мужа Берди, или других детских фотографий самой Берди, помимо театральных.

Мейси села на землю возле стула матери и прислонилась к нему. Она помнила иные дни под этим деревом, другие весенние утра, когда солнце Флориды жарило землю и обжигало кожу. Когда она и Джорджия были дружны, как пчелки в улье. Вот бы никогда не знать, как больно они жалят.

– Джорджия собирается приехать, – объявила Мейси без преамбулы. – Ненадолго. Говорит, хочет убедиться сама, что той суповой чашки, которую мы с тобой искали, здесь на самом деле нет.

Она хотела добавить, что настоящая причина кроется в том, что Джорджия им не доверяет. Но это бы означало, что Джорджия сама хочет приехать в Апалач, а они все хорошо понимали, что подобное просто не может быть правдой.

– Суповая чашка, – эхом отозвался дедушка со странной интонацией.

Мейси бросила на него острый взгляд. Мог ли он об этом уже забыть?

– Да… Помнишь, Джорджия тебе звонила позавчера и мы искали по всему дому? Ты сказал, что чашка, наверное, из того барахла, которое бабушка притащила домой и от которого мы давно избавились.

Дедушка смотрел на нее, не мигая, и Мейси почувствовала в груди холодок. «Ему девяносто четыре, – напомнила она себе. – Поэтому он не помнит, поэтому его глаза так пусты». Однако было что-то еще в его глазах, что-то помимо пустоты. Некая затаенная мысль.

Мейси перевела взгляд на дом, в котором жило слишком много воспоминаний, так много, что иногда по ночам ей казалось, что старые гвозди и балки скрипуче выбалтывают секреты, которые хранят; она снова подумала о Джорджии и о том, что сестра едет домой, куда обещала никогда не возвращаться.

Джорджия

Деревянные половицы скрипели, будто жаловались на нелегкую долю, пока я шла из маленькой кухни своего вытянутого в длину домика в переднюю комнату, к столу, заваленному каталогами и справочниками. Я села на старый деревянный стул, который нашла на гаражной распродаже где-то между Мобиле и Пенсаколой, и поставила чашку с горячим кофейным напитком на подставку возле ноутбука. Мое радио образца 1980 года, как всегда, передавало классический джаз, поскольку стрелка навсегда застыла на частоте WWOZ 90.7 FM. Если когда-нибудь я захочу послушать другую музыку, придется купить новое радио.

Покрутив плечами, чтобы немного размять мышцы, я снова взялась за второй том каталога Шлейгер. От просмотра первого тома глаза уже побаливали. У меня не было с собой для сравнения чашки и блюдца, приходилось полагаться на память. Но мне и не нужно смотреть на оригинал – узор, кажется, отпечатался изнутри моих век, как след от вспышки фотоаппарата.

Я не оттягивала время отъезда. Не совсем. Я была уверена, что Мейси снова обыскала весь дом, и не менее тщательно, чем это сделала бы я, причем наверняка по той же самой причине – чтобы избежать моего приезда в Апалачиколу.

Когда деревянные часы с маятником, украшавшие чей-то дом в девятнадцатом веке, пробили восемь, кто-то громко постучал в переднюю дверь. Я откинулась на спинку стула, раздумывая, открывать ли. Стук повторился, и мужской голос позвал:

– Мисс Чамберс? Джорджия? Это Джеймс Граф. Я хотел бы с вами поговорить.

Быстро оглядев себя, я с ужасом осознала, что до сих пор в пижаме – пусть и в шелковой мужской пижаме двадцатых годов. Я привстала со стула, готовая броситься в спальню, когда Джеймс снова крикнул из-за двери:

– Обещаю, я не отниму у вас больше пяти минут!

С обреченным вздохом я подошла к двери и отомкнула шесть шпингалетов, которые напоминали мне шнуровку корсета. Джеймс стоял на пороге в штанах цвета хаки. Длинные рукава рубашки подвернуты, в руках – пакет, подозрительно похожий на те, что дают в кондитерской на Мейпл-стрит, куда я частенько захожу по дороге на работу.

Он протянул мне пакет, словно предложение мира.

– Мистер Мэндвилл сказал, вы предпочитаете шоколадные круассаны.