Шрифт:
– Следуй моему примеру, дружище, - крикнул он Козырю.
Они зашагали по мокрой траве, пробираясь между берез к маленькому домику с мезонином, стоящему в глубине двора.
Старая облезлая собака, привязанная к полуразвалившейся конуре, злобно залаяла на подходивших.
– Тубо, дружок! Своих не узнал, - окликнул собаку Пройди-свет.
На лай собаки, из сенец домика показалась какая-то старуха с самоварной трубой в руках.
– Скоренько вернулся, соколик, - заговорила она, пропуская приятелей в сени.
– Я вот самовар поставлю, может, и вы попьете чайку...
– Нет, Кузьмовна, некогда, - отозвался Александр.
Пройдя через кухню с большой русской печкой, он вошел в темный чуланчик, из которого вела на мезонин ветхая скрипящая лестница.
Козырь молча следовал за ним.
Мезонин состоял из двух комнат. В первой, куда они вошли, не было совершенно никакой мебели. Голые стены с ободранными запыленными обоями наводили уныние. Углы комнаты были затканы серыми тенетами паутины. Толстый слой пыли лежал на полу и подоконниках. Было очевидно, что здесь не живут, а только изредка появляются по делу.
– Подожди меня тут минуту, - сказал Александр, уходя в другую комнату, - я сейчас выйду...
– Ладно, - ответил Козырь и, подойдя к окну, уселся на подоконник. Сквозь грязные зеленоватые стекла ему был виден огород с черными, размытыми дождем грядками... Далее тянулся пустырь. Опять пошел мелкий назойливый дождик... Было скучно и грязно...
Козырь зевнул и начал свертывать папиросу.
Скрип половиц заставил его приподнять голову.
– Старых вещей, душа мой, не продашь ли! Шурум-бурум нет ли! Калоши старые, пиджаки берем!
Перед ним стоял типичный татарин-старьевщик в тюбетейке с мешком за плечами.
Козырь даже привстал от удивления.
11. В ОТДЕЛЬНОМ КАБИНЕТЕ
Простившись с Залетным, Егорин направился домой. Около думского моста он взял извозчика с крытым верхом и всю дорогу, пока ехал, на разные лады перебирал происшедшее.
Если уж Залетный ничего тут не придумает, тогда - шабаш!
– думал он.
Подъехав к своему дому, громадному, трехэтажному зданию, недавно только отстроенному, но уже заложенному под две закладные, Егорин отпустил извозчика и прошел в лавку, где за при-лавком хозяйничала его жена, полная белотелая женщина с заспанным лицом.
– Где это ты пропадал, - встретила она его.
– В карты играл, - коротко ответил Егорин и прошел в комнаты.
– Самовар подавать, что ли?
– крикнула ему вдогонку жена.
– Нет, не надо. Если придет кто, так вели разбудить, спать лягу.
Две почти бессонные ночи подряд давали себя знать, и Егорин, бросившись не раздеваясь в кровать, скоро уснул.
Время было далеко за полдень, когда его разбудило прикосновение чьей-то руки. Кто-то низко склонился над ним и тормошил его.
– Кондратий Петрович, спишь? Вставай, пора!
Егорин приподнял голову.
Перед ним стоял Иван Семенович в пальто нараспашку, в шляпе сдвинутой на затылок. Лицо у него было бледное, как у человека, не спавшего всю ночь и изрядно выпившего.
– Будет спать-то, - продолжал Иван Семенович, подсаживаясь на кровать, - проспишь царствие небесное... А я, брат, вчера с твоей легкой руки отыгрался, да и выиграл еще рублей четыреста с лишним взял.
Егорин, ничего не отвечая, встал и, позевывая подошел к угловому столику, на котором стоял будильник.
– Здорово я сыпанул, уже второй час!
– пробормотал он.
– Ну ты вот что, Кондратий Петрович, распорядись-ка, брат, насчет опохмелья. Голова у меня трещит. Дома сегодня только показался: прямо беда. Отец волком смотрит, молчит, а мать, та давай меня отчитывать. И пьяница ты, дескать, и картежник, непутевая голова. Слушал я слушал, махнул рукой и ушел.
– Женить тебя надо, так тогда остепенишься, - иронически заметил Егорин.
– Ох, не говори, брат, надоели они мне с этой женитьбой. "Женись, да женись!" А на кой ляд мне жениться...
– Коли Катька жива, - подхватил Егорин.
Легкое облачко грусти прошло по лицу Ивана Семеновича.
– Жива-то она жива, да что толку, - грустно вздохнул он.
– Ну ладно, буде горевать... Анфиса, а Анфиса!
– Егорин постучал в стенку, - собери-ка нам закуски, вот брата твоего опохмелять надо.
Минут через 15 Егорин и Иван Семенович сидели за графинчиком водки и, обмениваясь замечаниями, то и дело опустошали рюмки. По мере того, как содержимое в графинчике улетучивалось резко определялось душевное состояние собутыльников: Иван Семенович все чаще и чаще вздыхал, хватаясь за голову, по временам затягивая какую-то грустную протяжную песню; Егорин же по мере опьянения, наоборот, глубже уходил в себя и только вырывавшиеся порой гневные восклицания, неизвестно по чьему адресу направленные, обнаруживали, какая злоба кипит в его душе. Мысли его, как и следовало ожидать, были заняты таинственным исчезновением тридцати тысяч.