– Ну-с, господа, теперь поздороваемся как следует! Здравствуйте, Иван Семенович! Ой, ой, - да не жмите же так больно руку. Что у вас за странная манера!

Катя с легкой улыбкой подула на свои маленький пальчики, побелевшие от рукопожатия Кочерова. Тот виновато наклонил голову.

– Простите великодушно, Екатерина Михайловна: от радости великой, что вас увидел!

– Вот, господа, позвольте вам представить новую "тетенькину племянницу". Прошу любить да жаловать! Кланяйся, Шура, господам пониже!

Господа почет любят.

Другая девушка, приехавшая с Катей, рослая, прекрасно сложенная шатенка лет восемнадцати, вспыхнула и смущенно пробормотала: "Ах, какая вы... просмешница!"

– Ничего, ничего, Шурочка, не смущайся! Будь как дома! Ходи веселей!

– Займись барышней, Кондратий Петрович! Ты ведь свеженьких-то любишь!

А она только неделю из деревни... Посмотри, даже загар деревенский не прошел!

– Ну и ухарь же ты, девка: мертвого из могилы подымешь...
– процедил сквозь зубы Егорин, потягивая шампанское.

– Садитесь, садитесь, гости мои дорогие! Чем вас потчевать прикажете?

– суетился Иван Семенович, усаживая барышень.

– Эге, да вы разгулялись не на шутку! Шампанское пьете. Помс-рисек моя любимая марка. Отлично!
– болтала Катя, чувствуя себя в этой обстановке дорого кутежа, как в родной стихии.
– Только вот что, друзья мои, продолжала она, делая бутерброд из свежей икры, - должна вам заявить, что мы, я и моя подруга, голодны как сорок тысяч пильщиков, ибо наша достоуважаемая "тетушка" накормила нас таким обедом, что...

Иван Семенович сорвался с места.

– Господи боже мой! Только приказывайте, сию минуту все будет, крикнул он, нажимая кнопку.

– Вот что, голубчик, - начала Катя, обращаясь к явившемуся лакею, - вы нам дадите рябчиков под белым соусом... Только поскорее, пожалуйста!

– Слушаюсь, - метнулся лакей.
– А стерлядь паровую сейчас прикажите подать!

– Да, да, - вспомнил Кочеров, - подавайте сейчас...

Катя медленно, маленькими глотками тянула вино.

– Ах! Давно я не пила настоящего шампанского... великолепный напиток! Он напоминает мне мою молодость!

– Что вы, Екатерина Михайловна, стыдитесь говорить: "вашу молодость" да разве теперь-то вы не молоды!
– искренне вырвалось у Кочерова.

– Теперь бы еще устриц десяток и совсем бы на столицу походило! продолжала Катя, мечтательно щуря свои темно-серые глаза, - вы, Ваня, обратилась она к Кочерову, - понятия не имеете об устрицах.

– Откуда мне... в Сибири их нет! Думаю, привычку надо к ним.

– Да, брат, Катюша, - здесь об устрицах забыть надо... Это тебе не Москва!
– вставил Егорин, наполняя бокалы.
– Нечего старое вспоминать! Выпьем лучше!

Катя залпом выпила бокал.

– Люблю за ухватку! Молодец девка: пьет не морщится!
– одобрительно крякнул Егорин.

– А ты, что же, разлапушка, - продолжал он, обращаясь к Шуре, - сидишь невесела. Пей вино-то...
– И он обхватил ее левой рукой, та сконфуженно опустила глаза и сделала слабую попытку освободиться.
– Ничего, ничего! Сиди себе смирненько... Ишь ты, нагуляла сколько жира... Сдобная!

Шура молчала, краснела и ежилась от слишком грубых прикосновений своего кавалера. На глазах у нее блестели слезинки. Катя отодвинула кресло и, шумя своим черным шелковым платьем, прошлась к пианино.

– Эх, тряхнуть разве стариной, спеть, - воскликнула она.
– Только вот, кто аккомпанировать будет.

– За этим дело не станет: тапёра позвать можно. Здесь при гостинице есть...
– отозвался Иван Семенович.

– Вот и прекрасно! Позовите, пожалуйста!

Явился тапёр - низенький невзрачный человек, со сморщенным лицом еврейского типа. Войдя, он подобострастно поклонился присутствующим, и усевшись за пианино спросил:

– Что сыграть прикажете.

– Знаете аккомпанемент к романсу "Жажду свиданья".

Тапёр утвердительно кивнул головой и взял несколько вступительных аккордов. Высокое, несколько надломленное, но приятное, ласкающее слух сопрано Кати, вступил под аккомпанемент и полился страстный зовущий романс. Кочеров слушал, низко наклонив голову.

– Приди, мой милый, я в ожидании!
– пела Катя.

Лицо ее побледнело от внутреннего волнения. Грудь поднималась прерывисто и высоко. Глаза ее были устремлены куда-то вдаль: точно она видела там вдали того, кого так горячо, с такой глубокой тоской призывала в своей песне.